Читателям > Каталог книг издательства "Москва" > Приказ Паунда, или Адский поход > Пролог
«Главной причиной рассеивания конвоя, похоже, стала путаница в умах британского командования, преувеличенный страх перед немецкими кораблями, опасения „потерь“ в линкорах, которые “могли” иметь место», – главный редактор архангельской областной военной газеты Алексей Петрович Рыбаков, крепкого сложения мужчина в темно-зеленом френче, перевернул страницу и задумчиво посмотрел на картину, которая висела на стене.
«Странный оттенок у моря, – подумал он, переводя взгляд к окну, – а все-таки, какого оно цвета, когда волны смыкаются над уходящим ко дну кораблём?» Сам не замечая того, он уже третий раз перечитывал статью Андреева в свежем номере газеты “Красный флот” за октябрь сорок восьмого года, глубоко пораженный рассказом о “самом трагическом эпизоде войны”. Неотвязно звучал вопрос: «Почему же все-таки адмирал Паунд приказал рассеяться британским кораблям конвоя, когда стала явной угроза атаки германского линкора “Тирпиц”? Неужели союзники отвернулись в последний момент, не желая погибать за победу… нашу общую победу…».
«Так общая ли она, такая победа? – словно червь, противная мысль разъедала его редакторский мозг. – Он должен был это предвидеть… и не мог». Не готовый к новому повороту послевоенных настроений, Рыбаков постоянно цеплялся за соломинку, мол, нет же, все это было делом случая… ну, ошибкой. Но, – вновь одолевало сомнение, – разве адмиралы имеют на неё право?
Странная смерть Паунда через год после злополучного приказа наводила на мысль о судьбе или провидении. Алексей Петрович был чужд разного рода мистификаций на этот счет, однако не отрицал некоего права “высшего суда истории”.
«Как иначе, – говорил он себе, – принять то, что не укладывается в нашем разуме и ждет ответа, рано или поздно. Когда это тяжким грузом легло на совести, уже не отделаться дежурным извинением и не найти разумного оправдания. Что остается тогда?»
Когда адмиралу сообщили, что линкор вышел в направлении конвоя, он долго не колебался и отдал приказ военному эскорту удалиться от грузовых судов… Припоминая резкий пафос статьи, Рыбаков попытался представить себя в роли первого морского лорда Британии: «Н-нет, я не могу предстать “трусом” в истории – не для того прожил жизнь морского офицера! Но где же хватка стратега? Это выше амбиций и званий… однажды ведь удалось спасти почти весь конвой, рассредоточив его… пусть потом говорят, что им вздумается, надо действовать, опережая противника!»
Он понемногу прояснял для себя логику тех событий и сопоставлял с ними нынешние взгляды – мол, все это трусость и предательство союзников, ничего более. «Не могу согласиться, – восставало где-то внутри него, а он заглушал это, неприятно ухмыляясь сам себе, – чего ты лезешь на рожон, майор Рыбаков?! Не хочешь быть полковником?»
***
К лету сорок второго года для союзнических судов с военной техникой единственно возможным путем оставалась Атлантика. Конвои, прибывавшие главным образом в Архангельск, сопровождали военные эскорты, и почти никогда не обходилось без потерь – значительную часть грузов и военных эскортов теряли во время нападения немецких подлодок, торпедоносцев и самолетов. Как могли отбивались, но грузовой транспорт всегда оставался целью для атак из морских глубин и с воздуха.
И все-таки конвои шли – каждый из них мог доставить технику и оружие для целой армии в полсотни тысяч бойцов. Сколько их добралось до наших берегов, столько было трагических и радостных историй.
– Встречай, Иван, – это я, Джон, еле жив, но привез тебе кое-что – ты только воюй!
– Давай, Джон, вези ещё!
– Окей, жди!
Караван PQ-17 остался в истории самым трагическим и неудачным. После того, как эскорт рассеялся, погибла большая часть каравана, а детали операции долго потом оставались в тайне. Первые откровения принесли послевоенные статьи Андреева. Едва прибыв в Архангельск, Рыбаков начал знакомиться с тем, что случилось в сорок втором. Его редакторская интуиция подсказывала, – слишком пафосно, мало обоснований и веет духом пропаганды.
И, буквально через день, словно в подтверждение своих сомнений, он развернул “Правду” с разгромной статьей – Андреев выбрал самую неудачную операцию для примера и усомнился в “несомненном мужестве” английских моряков. Следом и редакция газеты “Красный флот”, к удовлетворению Рыбакова, согласилась с тем, что не стоило раздувать истерию по поводу конвоев.
– Если военная память что-то хранит из общих усилий для победы, так это именно Северные конвои, – произнес Альберт Наумович Филонов, писатель, давний знакомый и друг Рыбакова, заглянувший к нему после одной из первых редколлегий. В кожаном пальто, с вьющимися рыжеватыми волосами, ироничным взглядом слегка прикрытых глаз и неизменной ухмылкой, он был похож на американского ковбоя.
– Ты так думаешь, Алик? – пытливо посмотрел на него Алексей Петрович.
– Кое-кому не терпится поскорей найти “образ врага”, а для этого здесь самый подходящий повод, – всегда насмешливый Филонов на этот раз оставался серьезным.
– Ты с этим… прямо из Москвы?
– Как тебе сказать, – уклончиво потянул Альберт, – знаешь ведь, начальство никогда не скажет точно, что и как писать, – только нос по ветру держи. Если что не так, тебе же и всыплют «по первое число»…
– Кое-кому, брат Филонов, опыта не занимать, – рассмеялся Рыбаков, – сам знаешь «откуда ветер дует»… пока даже начальству еще неведомо, чего да как.
– На этот раз трудное дело, б-большая п-политика… – покачал головой Альберт Наумович, – давление растет со всех сторон. И меня бросили в самое пекло. Война закончена, а место победителя многих привлекает. Вот некоторые за бугром и решили, подвинься-ка Иван, тут Джону надо сесть. Наши-то горячие головы сразу в рукопашную – давай строчить статьи, мол, сперва договорились, а как дошло до дела, отвернулись союзнички, предали общее дело, так сказать!
– Чего говорят в Москве по поводу PQ-17, ошибка или умысел? – напрямую спросил Рыбаков.
– Фи, Лёша, – Филонов театрально склонился к его уху, – кто же первый себя выдаст?! Сначала бросят в воду камень, а потом смотрят, как круги пошли. Андреев – со своим разоблачением, а “Правда”, не долго разбираясь, выставила напоказ всю его самодеятельность. Дистанцировались, так сказать…
– Вот и увидим теперь, – кивнул Рыбаков, – что дальше будет.
– А мне все одно писать роман, – ухмыльнулся Филонов, – да так, чтобы не зацепить ни одну из сторон. Никогда не знаешь, куда флюгер повернется завтра. А пока, как ни крути, дело тёмное – чего это адмиралу вздумалось повернуть охрану конвоя? А впрочем, знаешь, Лёша, опишу-ка я всю эту историю в характерах, по-чеховски, ни нашим ни вашим!
– М-да, – согласился Рыбаков, – ни добрых ни злых, а все по-свойски, с оттенками, может быть такой, а может и эдакий… чтобы никому не обидно!
***
Получив задание редакции, Филонов прибыл в Архангельск сразу после разговора с Михаилом Ивановичем Тихоновым, главным редактором издательства. Встреча прошла стремительно, и нельзя сказать, чтобы после неё многое прояснилось. Скорее навалилось еще больше. Причем такого, о чем опасался говорить и главный, заканчивая фразу на полуслове и предоставляя додумывать самому писателю. Но за всем тем словно висело в воздухе, – ну, ты давай, Филонов, сам знаешь… только смотри не промахнись!
В кабинете с дубовыми шкафами, большим круглым столом для заседаний и кожаным диваном с креслами, под двумя большими портретами вождей сидел круглоголовый мужчина, возраста старше среднего – в английском костюме с расстегнутым пиджаком и съехавшим на сторону галстуком. Он делал пометки, быстро переворачивая листы чьей-то рукописи, иногда останавливался и покачивал головой.
«Э-эхма, не промахнись, – хмурился вошедший Альберт, думая про себя, – кто бы хоть намекнул, мол, линия партии такая, держись и будет все хорошо. Так ведь и линии-то здесь не проглядывается! Как писать-то буду? Чернить союзников нельзя… да и неправды много вокруг всего. А те говорят, мол, на подходе уже к нашим берегам был караван, вот мы и повернули эскорт, сами защищайте, ваша территория».
– Ну чего ты хмуришься, Альберт? – главный приподнялся над столом и посмотрел вошедшему Филонову прямо в глаза.
– Как тут выкручиваться, Михал Иваныч, с какого боку подступить?
– А ты начни писать, – главред улыбнулся, – и пришли свои первые заметки, может быть, и линия партии к тому времени прояснится...
– Как скажете, – кивнул Филонов и сделал хитрую гримасу, – начну... только потом, как линия-то прояснится, мало чего изменишь. Сами знаете, характеры... стоит им появиться, тут же начинают выставлять себя – смотри, мол, писатель, не сочиняй, чего за нами не водилось! А то припомним...
– Угрожают?! – расхохотался главред. – А ты им скажи, мол, будете выпячиваться, вообще сотру... как резинкой карандаш.
– Но если по-серьёзному, Михал Иваныч, подскажите, подкиньте идейку...
– Ай, да ну тебя, Алик, – Тихонов снова присел за стол и пододвинул к себе бумаги, – мм... наш с ихним где-то в Молотовске на ремонтном заводе сошлись... ну, сам понимаешь, застрял там какой-нибудь шотландец со своим кораблём, пока его приводили в порядок. А тут морячок... нашенский... то да сё, “моя твоя не понимай” поначалу-то, а потом разобрались, что да где на корабле, и как оно называется. Каждому из них интересно, а тут и органы со своим интересом. В общем, интрига... как потом разобраться, тебе решать, автору.
– Мм... Михал Иваныч, темка-то не ахти какая звучная, – заскучал Филонов и тут же спохватился, – впрочем, кто знает... может, местные подсобят, подкинут матерьяльчик.
– Вот-вот, дерзай и скорей в путь, – Тихонов уже что-то писал, склонившись над бумагами.
***
Пыхтящая “Овечка” подтянула железнодорожный состав к вокзалу около десяти вечера. Филонов с саквояжем, в неизменном кожаном пальто и шляпе выпорхнул из вагона, словно американский ковбой. Его фигура странным образом выделялась на довольно мрачном фоне послевоенного города, как бы по-прежнему живущего на едином дыхании – “все для фронта, все для победы”.
Как мог подобный персонаж вообще здесь появиться? Если бы не творческая инициатива самого Альберта и весьма расплывчатое задание редакции, то и делать-то ему в Архангельске было совсем нечего. И все же Филонов, исполненный писательского пыла, уже задумал и даже кое-что написал в поезде. Пока отрывочно, но при внимательном рассмотрении можно было найти в его заметках некоторый замысел.
Кто знает, как и когда этот замысел претворится в приличный текст? Но, казалось, там все должно стать на свои места – странный приказ адмирала Паунда, судьба каравана PQ-17 и, главное, встреча во время войны таких разных и столь необходимых друг другу Ивана и Джона, условных характеров обширного востока и дикого запада.
– Конечно, – рассуждал Филонов, – писать надо так, чтобы всё предвидеть и безошибочно предугадать «линию», о которой главред пока ещё даже не заикнулся.
– Однако, – тут же поправлял он сам себя, – когда с «линией» уже будет ясно, произведение утратит изначальный пыл и пройдет незамеченным. Не-е-т, прямо сейчас – взять и написать!
– Если что, – подсказывала ему интуиция, – можно будет списать на непростые отношения людей военного времени. Мол, бывали ошибки, но исправляли, когда доходило до дела…
– Как же иначе, – говорила «гражданская совесть», – выстоять против врага, бок о бок с союзниками, которые были словно из другого мира?
– Впрочем, – философски заключал, наконец, писатель, – мир-то все же один, притом он весьма тесен.
***
Поезд прибыл поздно, Филонова встретил Рыбаков и взял его к себе в дом на первое время. Супруга Софья Ивановна накрыла ужин, сын Виктор поздоровался с приехавшим и отправился спать. Посидели, вспоминая военный Сахалин, где они впервые встретились, и где их судьбы в сорок четвертом тесно переплелись с семьей японского инженера Иошито Накасима.
– Как там, интересно, жизнь после нас? – Софья Ивановна посмотрела на Филонова, который покинул Сахалин вслед за ними.
– Кое-кто соединил свои сердца, вплоть до их «вечного союза», – Филонов, как поняла Софья Ивановна, говорил о непримиримых прежде сотрудниках редакции.
– Значит, наше с вами появление там не прошло бесследно, – улыбнулась она.
– О-о, след неизгладимый! – откликнулся Альберт патетическим тоном. – Не только на Сахалине, кажется, и в столице наследили.
– О чём ты? – встрепенулся Рыбаков.
– Как о чём? А то ты не понимаешь, Лёша, – голос Филонова стал серьезным, – кто со своим японским другом Иошито вечерами толковал? И я – между вами…
– Да ты что, Алик, – вмешалась Софья Ивановна, – Лёша ведь все понимает.
– Кое-кому поручили разобраться со всем этим. Не линию же партии мы с японцем обсуждали…
– Значит, другие мотивы…
– Ну-ну, шучу я, – Филонов сбавил тон, – а впрочем, шутки в сторону, надо будет суметь ответить, если спросят, и чтоб не вразнобой было.
– Ай да Альбертик, – Рыбаков толкнул его плечом, – ай да сукин сын! Ведь и правда, тут кой-чего надо согласно друг с другом припоминать. Мол, так и так, учили японца “всемирной революции”, как заповедал Ильич, вели разговор, так сказать, о “строительстве коммунизма в одной, отдельно взятой стране”… в Японии, к примеру!
– Ха-ха, строительство коммунизма в Японии? Так тебе и поверили! – Филонов имел свое представление о контактах с японцем. – Технологии обсуждали, вот что! Иошито – инженер, и ему было много известно…
– А мы тут как тут – «цап-царап» его технологии, – рассмеялся Рыбаков.
– Ну-у, а чего?
– Разузнали, что и как устроено в их системе добычи? Не очень-то, думаю, интересно компетентным органам, как японцы добывают ископаемые.
– Конечно, – Филонов хитро улыбнулся, – вряд ли что-то в этом понимают, вот и устроим ликбез!
– М-да, может, ты и прав, – согласился Рыбаков, – это более естественно, тем более что мы с Иошито и правда говорили об этом.
В продолжение их разговора Альберт ни словом не обмолвился о своем задании, а Рыбаков преднамеренно не спросил, понимая, что появление его в Архангельске не обошлось без воли главреда. Алексей Петрович обо всем догадывался, ведь он и сам был немало озадачен – статья Андреева, потом реакция “Правды”… странный приказ Паунда и нынешние, послевоенные комментарии? Что за всем стоит, кому это на руку, и чего дальше ждать в отношении наших прежних союзников?
Пролог книги "Приказ Паунда, или Адский поход"
«Главной причиной рассеивания конвоя, похоже, стала путаница в умах британского командования, преувеличенный страх перед немецкими кораблями, опасения „потерь“ в линкорах, которые “могли” иметь место», – главный редактор архангельской областной военной газеты Алексей Петрович Рыбаков, крепкого сложения мужчина в темно-зеленом френче, перевернул страницу и задумчиво посмотрел на картину, которая висела на стене.
«Странный оттенок у моря, – подумал он, переводя взгляд к окну, – а все-таки, какого оно цвета, когда волны смыкаются над уходящим ко дну кораблём?» Сам не замечая того, он уже третий раз перечитывал статью Андреева в свежем номере газеты “Красный флот” за октябрь сорок восьмого года, глубоко пораженный рассказом о “самом трагическом эпизоде войны”. Неотвязно звучал вопрос: «Почему же все-таки адмирал Паунд приказал рассеяться британским кораблям конвоя, когда стала явной угроза атаки германского линкора “Тирпиц”? Неужели союзники отвернулись в последний момент, не желая погибать за победу… нашу общую победу…».
«Так общая ли она, такая победа? – словно червь, противная мысль разъедала его редакторский мозг. – Он должен был это предвидеть… и не мог». Не готовый к новому повороту послевоенных настроений, Рыбаков постоянно цеплялся за соломинку, мол, нет же, все это было делом случая… ну, ошибкой. Но, – вновь одолевало сомнение, – разве адмиралы имеют на неё право?
Странная смерть Паунда через год после злополучного приказа наводила на мысль о судьбе или провидении. Алексей Петрович был чужд разного рода мистификаций на этот счет, однако не отрицал некоего права “высшего суда истории”.
«Как иначе, – говорил он себе, – принять то, что не укладывается в нашем разуме и ждет ответа, рано или поздно. Когда это тяжким грузом легло на совести, уже не отделаться дежурным извинением и не найти разумного оправдания. Что остается тогда?»
Когда адмиралу сообщили, что линкор вышел в направлении конвоя, он долго не колебался и отдал приказ военному эскорту удалиться от грузовых судов… Припоминая резкий пафос статьи, Рыбаков попытался представить себя в роли первого морского лорда Британии: «Н-нет, я не могу предстать “трусом” в истории – не для того прожил жизнь морского офицера! Но где же хватка стратега? Это выше амбиций и званий… однажды ведь удалось спасти почти весь конвой, рассредоточив его… пусть потом говорят, что им вздумается, надо действовать, опережая противника!»
Он понемногу прояснял для себя логику тех событий и сопоставлял с ними нынешние взгляды – мол, все это трусость и предательство союзников, ничего более. «Не могу согласиться, – восставало где-то внутри него, а он заглушал это, неприятно ухмыляясь сам себе, – чего ты лезешь на рожон, майор Рыбаков?! Не хочешь быть полковником?»
К лету сорок второго года для союзнических судов с военной техникой единственно возможным путем оставалась Атлантика. Конвои, прибывавшие главным образом в Архангельск, сопровождали военные эскорты, и почти никогда не обходилось без потерь – значительную часть грузов и военных эскортов теряли во время нападения немецких подлодок, торпедоносцев и самолетов. Как могли отбивались, но грузовой транспорт всегда оставался целью для атак из морских глубин и с воздуха.
И все-таки конвои шли – каждый из них мог доставить технику и оружие для целой армии в полсотни тысяч бойцов. Сколько их добралось до наших берегов, столько было трагических и радостных историй.
– Встречай, Иван, – это я, Джон, еле жив, но привез тебе кое-что – ты только воюй!
– Давай, Джон, вези ещё!
– Окей, жди!
Караван PQ-17 остался в истории самым трагическим и неудачным. После того, как эскорт рассеялся, погибла большая часть каравана, а детали операции долго потом оставались в тайне. Первые откровения принесли послевоенные статьи Андреева. Едва прибыв в Архангельск, Рыбаков начал знакомиться с тем, что случилось в сорок втором. Его редакторская интуиция подсказывала, – слишком пафосно, мало обоснований и веет духом пропаганды.
И, буквально через день, словно в подтверждение своих сомнений, он развернул “Правду” с разгромной статьей – Андреев выбрал самую неудачную операцию для примера и усомнился в “несомненном мужестве” английских моряков. Следом и редакция газеты “Красный флот”, к удовлетворению Рыбакова, согласилась с тем, что не стоило раздувать истерию по поводу конвоев.
– Если военная память что-то хранит из общих усилий для победы, так это именно Северные конвои, – произнес Альберт Наумович Филонов, писатель, давний знакомый и друг Рыбакова, заглянувший к нему после одной из первых редколлегий. В кожаном пальто, с вьющимися рыжеватыми волосами, ироничным взглядом слегка прикрытых глаз и неизменной ухмылкой, он был похож на американского ковбоя.
– Ты так думаешь, Алик? – пытливо посмотрел на него Алексей Петрович.
– Кое-кому не терпится поскорей найти “образ врага”, а для этого здесь самый подходящий повод, – всегда насмешливый Филонов на этот раз оставался серьезным.
– Ты с этим… прямо из Москвы?
– Как тебе сказать, – уклончиво потянул Альберт, – знаешь ведь, начальство никогда не скажет точно, что и как писать, – только нос по ветру держи. Если что не так, тебе же и всыплют «по первое число»…
– Кое-кому, брат Филонов, опыта не занимать, – рассмеялся Рыбаков, – сам знаешь «откуда ветер дует»… пока даже начальству еще неведомо, чего да как.
– На этот раз трудное дело, б-большая п-политика… – покачал головой Альберт Наумович, – давление растет со всех сторон. И меня бросили в самое пекло. Война закончена, а место победителя многих привлекает. Вот некоторые за бугром и решили, подвинься-ка Иван, тут Джону надо сесть. Наши-то горячие головы сразу в рукопашную – давай строчить статьи, мол, сперва договорились, а как дошло до дела, отвернулись союзнички, предали общее дело, так сказать!
– Чего говорят в Москве по поводу PQ-17, ошибка или умысел? – напрямую спросил Рыбаков.
– Фи, Лёша, – Филонов театрально склонился к его уху, – кто же первый себя выдаст?! Сначала бросят в воду камень, а потом смотрят, как круги пошли. Андреев – со своим разоблачением, а “Правда”, не долго разбираясь, выставила напоказ всю его самодеятельность. Дистанцировались, так сказать…
– Вот и увидим теперь, – кивнул Рыбаков, – что дальше будет.
– А мне все одно писать роман, – ухмыльнулся Филонов, – да так, чтобы не зацепить ни одну из сторон. Никогда не знаешь, куда флюгер повернется завтра. А пока, как ни крути, дело тёмное – чего это адмиралу вздумалось повернуть охрану конвоя? А впрочем, знаешь, Лёша, опишу-ка я всю эту историю в характерах, по-чеховски, ни нашим ни вашим!
– М-да, – согласился Рыбаков, – ни добрых ни злых, а все по-свойски, с оттенками, может быть такой, а может и эдакий… чтобы никому не обидно!
Получив задание редакции, Филонов прибыл в Архангельск сразу после разговора с Михаилом Ивановичем Тихоновым, главным редактором издательства. Встреча прошла стремительно, и нельзя сказать, чтобы после неё многое прояснилось. Скорее навалилось еще больше. Причем такого, о чем опасался говорить и главный, заканчивая фразу на полуслове и предоставляя додумывать самому писателю. Но за всем тем словно висело в воздухе, – ну, ты давай, Филонов, сам знаешь… только смотри не промахнись!
В кабинете с дубовыми шкафами, большим круглым столом для заседаний и кожаным диваном с креслами, под двумя большими портретами вождей сидел круглоголовый мужчина, возраста старше среднего – в английском костюме с расстегнутым пиджаком и съехавшим на сторону галстуком. Он делал пометки, быстро переворачивая листы чьей-то рукописи, иногда останавливался и покачивал головой.
«Э-эхма, не промахнись, – хмурился вошедший Альберт, думая про себя, – кто бы хоть намекнул, мол, линия партии такая, держись и будет все хорошо. Так ведь и линии-то здесь не проглядывается! Как писать-то буду? Чернить союзников нельзя… да и неправды много вокруг всего. А те говорят, мол, на подходе уже к нашим берегам был караван, вот мы и повернули эскорт, сами защищайте, ваша территория».
– Ну чего ты хмуришься, Альберт? – главный приподнялся над столом и посмотрел вошедшему Филонову прямо в глаза.
– Как тут выкручиваться, Михал Иваныч, с какого боку подступить?
– А ты начни писать, – главред улыбнулся, – и пришли свои первые заметки, может быть, и линия партии к тому времени прояснится...
– Как скажете, – кивнул Филонов и сделал хитрую гримасу, – начну... только потом, как линия-то прояснится, мало чего изменишь. Сами знаете, характеры... стоит им появиться, тут же начинают выставлять себя – смотри, мол, писатель, не сочиняй, чего за нами не водилось! А то припомним...
– Угрожают?! – расхохотался главред. – А ты им скажи, мол, будете выпячиваться, вообще сотру... как резинкой карандаш.
– Но если по-серьёзному, Михал Иваныч, подскажите, подкиньте идейку...
– Ай, да ну тебя, Алик, – Тихонов снова присел за стол и пододвинул к себе бумаги, – мм... наш с ихним где-то в Молотовске на ремонтном заводе сошлись... ну, сам понимаешь, застрял там какой-нибудь шотландец со своим кораблём, пока его приводили в порядок. А тут морячок... нашенский... то да сё, “моя твоя не понимай” поначалу-то, а потом разобрались, что да где на корабле, и как оно называется. Каждому из них интересно, а тут и органы со своим интересом. В общем, интрига... как потом разобраться, тебе решать, автору.
– Мм... Михал Иваныч, темка-то не ахти какая звучная, – заскучал Филонов и тут же спохватился, – впрочем, кто знает... может, местные подсобят, подкинут матерьяльчик.
– Вот-вот, дерзай и скорей в путь, – Тихонов уже что-то писал, склонившись над бумагами.
Пыхтящая “Овечка” подтянула железнодорожный состав к вокзалу около десяти вечера. Филонов с саквояжем, в неизменном кожаном пальто и шляпе выпорхнул из вагона, словно американский ковбой. Его фигура странным образом выделялась на довольно мрачном фоне послевоенного города, как бы по-прежнему живущего на едином дыхании – “все для фронта, все для победы”.
Как мог подобный персонаж вообще здесь появиться? Если бы не творческая инициатива самого Альберта и весьма расплывчатое задание редакции, то и делать-то ему в Архангельске было совсем нечего. И все же Филонов, исполненный писательского пыла, уже задумал и даже кое-что написал в поезде. Пока отрывочно, но при внимательном рассмотрении можно было найти в его заметках некоторый замысел.
Кто знает, как и когда этот замысел претворится в приличный текст? Но, казалось, там все должно стать на свои места – странный приказ адмирала Паунда, судьба каравана PQ-17 и, главное, встреча во время войны таких разных и столь необходимых друг другу Ивана и Джона, условных характеров обширного востока и дикого запада.
– Конечно, – рассуждал Филонов, – писать надо так, чтобы всё предвидеть и безошибочно предугадать «линию», о которой главред пока ещё даже не заикнулся.
– Однако, – тут же поправлял он сам себя, – когда с «линией» уже будет ясно, произведение утратит изначальный пыл и пройдет незамеченным. Не-е-т, прямо сейчас – взять и написать!
– Если что, – подсказывала ему интуиция, – можно будет списать на непростые отношения людей военного времени. Мол, бывали ошибки, но исправляли, когда доходило до дела…
– Как же иначе, – говорила «гражданская совесть», – выстоять против врага, бок о бок с союзниками, которые были словно из другого мира?
– Впрочем, – философски заключал, наконец, писатель, – мир-то все же один, притом он весьма тесен.
Поезд прибыл поздно, Филонова встретил Рыбаков и взял его к себе в дом на первое время. Супруга Софья Ивановна накрыла ужин, сын Виктор поздоровался с приехавшим и отправился спать. Посидели, вспоминая военный Сахалин, где они впервые встретились, и где их судьбы в сорок четвертом тесно переплелись с семьей японского инженера Иошито Накасима.
– Как там, интересно, жизнь после нас? – Софья Ивановна посмотрела на Филонова, который покинул Сахалин вслед за ними.
– Кое-кто соединил свои сердца, вплоть до их «вечного союза», – Филонов, как поняла Софья Ивановна, говорил о непримиримых прежде сотрудниках редакции.
– Значит, наше с вами появление там не прошло бесследно, – улыбнулась она.
– О-о, след неизгладимый! – откликнулся Альберт патетическим тоном. – Не только на Сахалине, кажется, и в столице наследили.
– О чём ты? – встрепенулся Рыбаков.
– Как о чём? А то ты не понимаешь, Лёша, – голос Филонова стал серьезным, – кто со своим японским другом Иошито вечерами толковал? И я – между вами…
– Да ты что, Алик, – вмешалась Софья Ивановна, – Лёша ведь все понимает.
– Кое-кому поручили разобраться со всем этим. Не линию же партии мы с японцем обсуждали…
– Значит, другие мотивы…
– Ну-ну, шучу я, – Филонов сбавил тон, – а впрочем, шутки в сторону, надо будет суметь ответить, если спросят, и чтоб не вразнобой было.
– Ай да Альбертик, – Рыбаков толкнул его плечом, – ай да сукин сын! Ведь и правда, тут кой-чего надо согласно друг с другом припоминать. Мол, так и так, учили японца “всемирной революции”, как заповедал Ильич, вели разговор, так сказать, о “строительстве коммунизма в одной, отдельно взятой стране”… в Японии, к примеру!
– Ха-ха, строительство коммунизма в Японии? Так тебе и поверили! – Филонов имел свое представление о контактах с японцем. – Технологии обсуждали, вот что! Иошито – инженер, и ему было много известно…
– А мы тут как тут – «цап-царап» его технологии, – рассмеялся Рыбаков.
– Ну-у, а чего?
– Разузнали, что и как устроено в их системе добычи? Не очень-то, думаю, интересно компетентным органам, как японцы добывают ископаемые.
– Конечно, – Филонов хитро улыбнулся, – вряд ли что-то в этом понимают, вот и устроим ликбез!
– М-да, может, ты и прав, – согласился Рыбаков, – это более естественно, тем более что мы с Иошито и правда говорили об этом.
В продолжение их разговора Альберт ни словом не обмолвился о своем задании, а Рыбаков преднамеренно не спросил, понимая, что появление его в Архангельске не обошлось без воли главреда. Алексей Петрович обо всем догадывался, ведь он и сам был немало озадачен – статья Андреева, потом реакция “Правды”… странный приказ Паунда и нынешние, послевоенные комментарии? Что за всем стоит, кому это на руку, и чего дальше ждать в отношении наших прежних союзников?
