Читателям > Каталог книг издательства "Москва" > Остров блаженных > Самопал
– Случилось это перед самой войной, – начал отец, плотно прислонившись к продавленной спинке кресла, которое многие годы принимало в свои объятия его больной позвоночник.
– Тебе ведь тогда было совсем немного лет, папа, – Иван отхлебнул чая и приготовился внимательно слушать.
– Летами-то не вышел, но многое уже понимал.
Обладавший мягким юмором и в определенной мере актерским талантом, отец слыл прекрасным балагуром-рассказчиком. Но лицо у него на этот раз оставалось серьезным…
* * *
Встреча с отцом была, как обычно, за завтраком, на старой квартире, где пожилые родители всегда с трепетом и любовью принимали сына. По долгу службы Иван большую часть времени проводил за границей. И короткое пребывание дома устраивал так, чтобы главное сердечное внимание всегда оставалось для них. Иван с легкой грустью вспоминал, как было раньше, в прежние времена. Когда они любили собраться всей семьей, чтобы подольше посидеть за столом, в приятном неспешном общении. Хозяйственная мама готовила основательно и задолго начинала обдумывать, чем кормить и как подавать все разнообразие блюд – от салатов и холодных закусок до десерта и фруктов.
Отец много не хлопотал, но точно исполнял указания хозяйки стола. Приносил нужные продукты, открывал банки, нарезал и раскладывал угощения по тарелкам, а, главное, «снимал пробу» с разных блюд. Последнее исполнялось им особенно вдохновенно и творчески...
Теперь большой стол случался редко – только на юбилеи, когда, кроме детей и внуков, бывали и другие гости. В остальных же случаях, чтобы не отягощать гостеприимных родителей, Иван приходил с утра или ближе к полудню. После завтрака у них оставалось больше сил и времени для размеренного спокойного разговора.
* * *
Свернув под одобрительным взглядом отца последний блин с клубничным вареньем, Иван разделил его на части, которые тут же и были поглощены. Чайник и кружки перенесли в гостиную, чтобы вести разговор, удобно рассевшись в креслах и медленно попивая чай.
– Не устаешь ты там? Все только работа и нет того общения, как прежде бывало, – отец всегда начинал с этого вопроса, намекая, мол, не пора ли устроиться поближе к дому.
– Хм, знаешь, работаю, пока работается, а там посмотрим.
Иван опасался каких-либо прогнозов на будущее: ведь скажешь ему, а потом как объяснить, почему не получилось.
– Ну, хотя бы присматривай себе какое-нибудь другое место, – не отставал отец.
– Когда надо будет, место само меня разыщет, – попытался отшутиться Иван.
– Мм... Не забыл старую мудрость про «лежачий камень»?..
Разговор о будущем нередко заканчивался подобным образом. Бывали споры, которые ни к чему не приводили. Впрочем, характерами они были близки – Иван и его отец. Потому и понимали друг друга с полуслова или полунамека. А многое оставалось для них внешним и незначительным, не задевая сути отношений. Иногда беседа затрагивала непосредственно отца и сына – вместе и по отдельности. Например, отцовы рассказы об Алексее Петровиче, дедушке Ивана, участнике военных событий. Одинаково интересные каждому, воспоминания тогда задевали их обоих. Но в это утро отцу вдруг захотелось рассказать что-то особенное, свое – историю, не перестававшую волновать его душу все эти долгие годы.
* * *
Еще шестилетним мальчишкой Виктор (так звали отца Ивана) вместе с родителями оказался прямо на границе с Латвией. Там расположился артиллерийский полк, в командовании которого его отец служил офицером. Выполняя приказ, он определился вместе с семьей на временное проживание в одном сельском доме, стоявшем у самой опушки леса. Был конец августа.
Пока для личного состава строились бараки, людей расселили, где было возможно, по местным деревням. Жителям пришлось потесниться, однако никто из них не жаловался на временные неудобства. К тому же, военные привезли с собой много таких вещей, о которых селяне раньше и не мечтали. А рассказы о городском образе жизни собирали вокруг семей офицеров немало любопытных слушателей, особенно из среды деревенской молодежи. Приезд воинской части, определенно, внес разнообразие в монотонную сельскую жизнь.
Места здесь были необыкновенно красивые. Вековой лес таил в себе обилие загадок, привлекая внимание ребятишек, вырвавшихся из городской сутолоки. Они быстро и практически без «выяснения отношений», а, попросту говоря, без драк сдружились с деревенскими. У всех ребят ведь были общие интересы – сбежать из-под родительской опеки в лесную чащу, где местным знакомы все тайные поляны и извилистые тропинки.
* * *
В первый же вечер Витя стал проситься – отпустите погулять, пока еще светло! Отец не был с ним строг и, почти согласившись, повернулся к жене. Занятая обустройством на новом месте, она молчала. Отец кивнул Вите, мол, пока еще все устраивается, посмотри на мать и не приставай с вопросами. Время придет, спросишь...
Семья, принявшая постояльцев, была небольшая: крестьяне, отец и мать, да Сашка, их сынок лет шести. Витя ему сразу приглянулся – бывает так, что мальчишки принимают друг друга безо всяких испытаний на прочность. Просто характеры оказались схожие, вот и подружились Витя да Сашка. На следующий день их уже было не разлучить.
Отец с утра на службу, мать по хозяйству, а мальчишки – в лес, на озеро или в поле, где Марьян, пастух колхозного стада, всегда был рад хоть кому-то, кто мог скрасить его вынужденное одиночество.
* * *
Ребята любили добряка Марьяна и забавляли его своими вопросами – о том, что было и чего не было. Марьян был человеком простым и бесхитростным. Он смешно морщил лоб и старался на все ответить солидно и без колебаний. А вопросы-то и готовились специально для Марьяна – чтобы потом всем вместе посмеяться.
– Эй, пастух, твое стадо разбрелось по полю, не досчитаешься...
– Смотри, Марьян, вчера медведя видели неподалеку, верно к овцам подбирается!
– Что теперь делать – придется с ним бороться... или отдашь ему одну овцу, чтобы спасти остальных?
Последний вопрос оказался не из легких. Лицо Марьяна сузилось, вместо многих морщин пролегла одна глубокая и длинная, через весь лоб. Тут надо было крепко подумать – отвечать придется и за одну овцу, но лучше спасти стадо. От опасности ведь разбегутся все овцы по полям и лесам. Потом не соберешь...
– Э-э... дело трудное, ребята, и как мне с ним, тем медведем, договориться?
– Так мы тебе поможем, – продолжали мальчишки свою фантазию. – У нас есть ружье.
Последняя фраза принадлежала Сашке. Он прихвастнул, но кое-что, правда, у него было.
– Оставим ему одну овцу, а сами подкараулим, да и напугаем его. Чтобы неповадно было. Пусть идет обратно в лес!
На обратном пути с поля ребята долго смеялись над Марьяном и продумывали новые розыгрыши. Вдруг Витя вспомнил:
– Саш, а что, у тебя и правда ружье?
– Хм... А ты думал?!
– Покажешь?
– Завтра сам увидишь.
* * *
Утром родители Вити ушли в расположение части. Хозяева дома, как обычно, были заняты на поле. Сашки не видно – может быть, пошел вместе с ними, а, может, и улизнул по своим делам. Витя умылся, позавтракал сухарями, вымоченными в молоке, налил молока в кружку и задумался, попивая и глядя на тлеющую лампадку под иконой Спасителя в углу комнаты.
«Вчера Сашка что-то говорил про ружье, – вспомнил Витя. – Вот бы помочь Марьяну и отвадить медведя от его стада! Он был бы нам благодарен, наверное. Можно тогда оставаться целый день в поле, потом вместе собирать его овец и вести стадо в загон. Только бы совладать с тем ружьем...»
Лампадка вдруг засветилась ярче, и проявился строгий лик на иконе. Казалось, мысли мальчика отобразились на ней.
«Медведь-то и не знает, – размышлял он дальше, – что с ним может легко справиться самый слабый человек, даже не взрослый, а мальчишка. Сашка или я, например... Люди умнее зверей и могут их не бояться. Но, с другой стороны, чтобы жить, волкам и медведям надо кем-то питаться. Значит, нападать и убивать зайчиков или оленят. Жалко... Может, научить медведя щипать траву вместо того, чтобы есть овец?..»
Витя представил себе такую картину: Марьян сидит на пригорке, вокруг овцы пасутся, а немного поодаль – медведь мирно щиплет траву, подобно овечкам. И вот они, Витя и Саша, пришли со своим ружьем, готовые защитить Марьяна с его стадом от хищника. А защищать-то не от кого... Тогда они взяли ружье и воткнули его стволом в землю.
«Интересно, – вдруг осенило его, – если на иконе – Бог, Он видит меня сейчас?»
* * *
Утром ли, вечером ли, тусклая лампадка в любое время дня и ночи высвечивала лик Христа из окружающего полумрака. Образ иного мира приоткрывался в нежно-заботливом человеческом взгляде Его слегка увлажненных глаз. В том взгляде ощущалось сострадание и сопричастность нелегкой жизни людей, проводивших под иконой долгие часы.
В зимнее время хозяева сутками не покидали натопленную избу, когда за порогом бушевала метель. Все бывало сказано-пересказано и думано-передумано, ничего уже не привлекало внимания. Только икона... Необъяснимо тянуло время от времени посмотреть в ее сторону и прошептать молитву. Лик Христа зажигал взоры томившихся от вынужденного зимнего безделья крестьян.
По весне приходила пора работ. Возвращаясь с поля, уставшие Сашкины родители не садились есть, не помолившись перед образом, висящим в углу. Тогда и пища казалась вкусней, и немногим бывали сыты. Лик с иконы одобрительно взирал на домочадцев, пока те не отходили ко сну. А утром первый осмысленный спросонья взгляд невольно падал на икону, спрашивая благословения на предстоящие в поле труды.
* * *
Вот и теперь икона притягивала к себе Витин взор. Ему хотелось смотреть на нее непрерывно. Так хотелось, что он даже забыл про свое молоко. Тонкая молочная струйка стекла на подбородок и затем капнула под майку на грудь мальчика, холодком разбудив его от созерцания. А он посмотрел на икону и опять задумался...
«Бог не хочет, чтобы была война, а люди готовятся к ней. Значит, не доверяют Ему? Если бы посмотрели все на икону – каждый в доме своем – то и воевать бы передумали».
Витя наморщил лоб...
«Хм... стали бы тогда выращивать хлеб да овец пасти. А ружья – в землю стволами...»
Фантазия мальчика развивалась дальше.
«Папа написал бы большую книжку сказок, он ведь каждый вечер рассказывает их перед сном. А мама нарисовала бы мирного, жующего траву медведя...» Витя легко и непринужденно фантазировал на любую тему, только бы все в его мечтах хорошо кончалось. Мальчик не мог удержаться от слез, если кому-то бывало больно или плохо.
А что это такое, когда больно, он знал уже не понаслышке.
* * *
Внезапно какой-то грохот и, почти одновременно с ним, резкий пронзительный крик в одно мгновение вывели Витю из состояния задумчивости. Будто извне что-то грубое и тяжелое обрушилось на его внутренний мир, не оставив там и следа от прежних фантазий.
Первая реакция – спрятаться, пока все не закончится само собой, или кто-нибудь из взрослых не придет на помощь. Вдруг стряслось что-то плохое или страшное?.. Однако мальчик тут же сообразил: он здесь один и, кроме него самого, некому больше разобраться, в чем же дело.
Выскочил из избы на улицу, но там – никого... Обежал вокруг палисадника, сбегал на соседний двор и вернулся назад в дом.
– О-е-е... Ум-м... А-хм... – вдруг страдальчески-тихо послышалось откуда-то сверху.
– Кто здесь? Отзовись, – испуганным шепотом произнес Витя.
– Я-а, С-с-аа-шш-ка, – с невероятным трудом прохрипел голос хозяйского сына.
Витя поднялся на лавку и увидел лежащий на полатях шевелящийся комок – маленькое человеческое тело. То был Сашка... но как бы и не он. Всегда резвый и находчивый, мальчишка теперь беспомощно издавал глухие стоны и ничего толком не мог сказать. Витя замер, в ужасе думая, что будет, когда вернутся родители. Так прошло около получаса. Наконец, перестав стонать, Сашка приподнялся на локте и стал объяснять, что с ним произошло.
* * *
Когда-то еще весной они вместе со старшими ребятами решили смастерить самопал. «Будем охотиться и защищать свое село от нежданных пришельцев», – думали мальчишки, представляя, как на сельском сходе их начнут уважать, когда узнают, что теперь они уже не безоружные. Лес близко – могут прийти хищные звери, да и дорога из села ведет прямо на границу, а тут тебе шпионы и диверсанты. И вообще, кому, как не им оборонять своих односельчан?..
Откуда-то на беду появилось короткое дуло – осталось, видно, от старого обреза еще времен Гражданской войны. Приклада не было, давно истлел и отвалился, а страшно ржавая зарядная часть с затвором сохранилась. Отчистили ее, долго натирая речным песком, потом выстругали приклад, нашли проволоку и накрепко примотали к нему ствол. Никто не может точно вспомнить, откуда взялся порох – может быть, также из какого-то тайника прежних времен. Немало их осталось после давних событий. Потом долго выспрашивали соседа, старого охотника Кузьму Петровича, что жил прямо у леса, неподалеку от Сашкиной избы. Тот с удовольствием рассказывал охотничьи байки, а, главное, подробно объяснял, как обращаться с ружьем. Словно готовился взять их с собой на охоту.
Из его рассказов мальчишки черпали свои познания в стрелковом деле. Больше было неоткуда, но, полагали, и этого уже хватит для начала «боевого дежурства». А чтобы никто из взрослых ничего такого не заподозрил раньше времени – то есть, пока они еще не совершили своих подвигов, старшие отдали самопал на хранение самому меньшему среди них – Сашке. Там, в даль-ней избе у него, малого, наверняка никто искать и не будет...
* * *
Так в распоряжении у Сашки появился самопал. Завернутый в тряпье и спрятанный среди хлама на чердаке, вместе с пульками и мешочком с порохом он надежно хранился до того самого момента, когда Сашке стало совсем невтерпеж. Вслед за старшими, подсмотрев, как Кузьма заряжает свое ружье, Сашка решил, что все понял. Теперь он знает, куда вставить пулю, насыпать пороху, взвести затвор и... он сможет защитить Марьяна от медведя. Тогда селяне узнают, кто растет им на помощь, да и старшие ребята будут ему благодарны.
Загорелось внутри мальчишки – надо самопал сначала испробовать, а потом пойти вместе с Витькой охранять Марьяна и его овец. В то роковое утро мальчик рано проснулся, подождал, пока родители уйдут – и на чердак. Осторожно развернул тряпки, достал мешочек с порохом, пули и собранный мальчишками обрез.
Вышел в сад на заднем дворе, спрятался за кустами, все разложил на тряпочке. Потом вспомнил, как делал Кузьма – вставил пульку, набил пороху, закрыл затвор и взвел курок. Теперь надо прицелиться в консервную банку, поставленную на старом пеньке. Наклонив голову к прикладу, Сашка долго поправлял ствол, чтобы он смотрел прямо в сторону банки-мишени. Зажмурил глаза, вдохнул и...
* * *
Грохота он уже не слышал. Что-то страшно тяжелое, будто молот по наковальне, ударило его в верхнюю часть лба. На глаза, мгновенно опаленные огненными искрами, опустилась кромешная тьма. Сашка опрокинулся навзничь и некоторое время лежал. Из правого виска, где между темных волос был виден рваный край металлического ствола, струйкой стекала кровь. Заржавевший металл оторвало пороховым разрывом, и кусок ствола вонзился прямо в склоненную Сашкину голову.
Спустя несколько минут он зашевелился, открыл испуганные глаза, перевернулся на бок и поднял голову. Цепляясь за куст, поднялся на ноги, оперся о забор и вдоль него добрался до задней двери дома. Зашел внутрь, доковылял до лавки, подставил стремянку и взобрался на печь. Там его и застал Витя.
– Мамке не говори! Вить, слышь... ни слова... прибьет.
– Не буду.
– Потом поправлюсь, сам ей скажу... Самопал... там в саду...
Забери его, спрячь.
– Ладно.
* * *
Взгляд Вити остановился на иконе – лик смотрел прямо на него. Невыразимо родной и теплый взгляд, с мягким упреком. Мальчик ясно видел это, хотя и сквозь слезы. Но что это? Витя даже задержал дыхание – Христос на иконе... плакал...
«Значит, Бог видит нас. Знает все и переживает. Вот, за Сашку, например... Он не мог остановить его там, в саду, потому что остался дома, в углу над светом лампады. Но, видя, что случилось, пожалел и заплакал».
Витю душили слезы. Немного придя в себя, он уже более решительно поднял взгляд на икону.
«Если бы ружье не стреляло, то Сашка не страдал и не лежал бы сейчас там на печке в углу. И медведю станет очень больно, если выстрелить в него! Зачем нужен этот самопал? Только боль и страдание от него...» Мальчик возмутился недетским умом.
В нем неосознанно заговорило что-то взрослое и мудрое, предостерегая от ошибок и заблуждений в будущей жизни.
Да, но чем же помочь Сашке? Звать на помощь было некого. К тому же, он очень боялся гнева взрослых: Сашка ведь просил не говорить никому про самопал. Мальчик снова поднял глаза на икону. Молитв Витя не знал, о Боге ему никто никогда не говорил. Родители были неверующие. Старшие иногда вспоминали предрассудки прошлого – рабовладельческий и феодальный строй, и говорили, что религия была необходима только для того, чтобы народ повиновался своим хозяевам и господам.
– Теперь, – говорил Вите отец, – господ нет, и Бога тоже нет.
– Что ж, – подумал тогда Витя, – зачем Бог? Только подчиняться Ему? Хватит с меня и родителей...
Теперь ему не хотелось вспоминать ничего из прежних разговоров и мыслей. Тепло было на душе рядом с иконой Бога, Который плакал, видя их беду. Верилось, что так и должно быть, так было всегда, и никто не может изменить порядок вещей в мире, кроме Бога. Витя не мог бы выразить это словами, потому что был мал, но сердечком своим верно понимал суть происходящего.
* * *
К вечеру вернулись с поля Сашкины родители. Уставшие и голодные, ничего не говоря, перекрестились на икону и сели за стол. Мать расставила тарелки, нарезала хлеб и достала кринку молока. Размочив хлеб в молоке, молча поели, затем мать оглянулась вокруг и, не увидев сына, громко позвала: «Сашка, иди есть». Вместо Сашки из темного угла вышел Витя.
– Твои скоро придут, а где же Сашка?
Она окинула Витю недовольным взглядом.
– Болеет: утром упал, ударился головой и лежит на печке.
Витя не хотел встревать в Сашкины отношения с матерью. Как бы и самому не досталось! Насколько серьезно было дело с Сашкиной бедой, он еще по малолетству не понимал.
– Опять небось лазил в сад за соседскими яблоками, – привычно ворчала мать, поднимаясь на печку.
* * *
Сашке к тому времени стало гораздо хуже, он тихо бредил и не узнавал мать. Его спустили с печки, положили на лавку, и тут мать разглядела кусок ржавого металла, торчавший в его волосах.
– Снаряжай лошадь с подводой, отец, повезем его к фельдшеру, – машинально скомандовала она.
– О-е-ей, – вдруг заголосила она, – что же это?! Гос-пооди-и, что за наказание нам?!
– Самопал… – не выдержав, тихо прошептал Витя.
Родители Сашки все моментально поняли.
– Успокойся, мать, фельдшер вынет железяку из головы, промоет рану... Все обойдется...
– Так голова же!.. Как теперь? Что с ним будет? Один ведь у нас!
Сашкины родители не пытались искать виновного или накостылять Витьке, под горячую руку, за мальчишечье озорство. Но ему почему-то не стало от этого легче… Он тихо опустил голову, пытаясь сдержать навернувшиеся на глазах слезы.
Фельдшер жил в соседнем селе километров за десять. Пока везли, Сашка очнулся.
– Мамка, прости, не ругай, – пробормотал он.
– Молчи, сынок, ничего не говори, лежи спокойно, скоро приедем.
Сашка приподнялся и посмотрел на лошадь, тянувшую их повозку. Мерно ступали копыта, колеса повозки переваливались через дорожные бугры. Отец сидел, ничего не говоря и натягивая вожжи, чтобы притормозить, когда дорога была слишком ухабистой. Не хотел тревожить своего раненого сына. Вдруг Сашка встревожился:
– Ребята меня побьют за самопал...
– Пропади он пропадом, ваш самопал! В кого стрелять собрались?..
– Марьян медведя боялся, вот мы с Витькой хотели подкараулить зверя и...
– О-хот-ни-ки... Мм... Расти еще, учиться, а вы – стрелять...
Дострелялся... – мать прощающе посмотрела на Сашку.
– Прости, не гневись, больно очень... – он снова стал погружаться во тьму. – Вот он, медведь... Ви-и-ть, Марьяна кри-и-к-ни-и...
В его расплывающемся сознании вдруг появился медведь. Переваливаясь, он шел откуда-то с поля и, казалось, совсем не собирался нападать на овец. Они его и не боялись, а спокойно жевали траву, даже не уступая дороги, когда тот неуклюже раздвигал их налево и направо, чтобы пройти вперед. Вот медведь приблизился настолько, что можно было ясно увидеть: на его поднятых лапах совсем нет острых звериных когтей.
Сашка не ощущал никакого страха. Еще мгновение и... подняв глаза, вместо лохматой морды медведя он увидел перед собой лицо Марьяна. «Как же я собирался стрелять в него?» – успело мелькнуть в Сашкином сознании, и он снова провалился во тьму... Мальчик опять бредил и терял сознание.
* * *
В селение они подъехали уже к ночи, нашли нужный дом и разбудили фельдшера. Спросонья он впустил их, осмотрел Сашку, вскипятил воды, приготовил щипцы и велел всем удалиться за ширму. Спустя несколько минут фельдшер вышел изза ширмы, держа в руках щипцы с обломком ствола самопала.
– В Бога верите? Молитесь. Если доживет до утра, отвезем в районную больницу.
– А сейчас что?
– Ничего... ждите... помочь ему больше нечем, только повязку сменим... К полуночи.
В полночь Сашка умер. Мать и отец, утратившие дар речи, не отходили от тела до утра. Стоя на коленях, беззвучно молились, по временам всхлипывая. Под утро мать, было, задремала, тут же очнулась и, видимо только тогда осознав происшедшее, громко зарыдала и вдруг по-бабьи с тоской закричала: «Са-а-ш-ка-а! сынок...»
* * *
Откуда взялся тот злосчастный самопал, так никто и не узнал. Ребята, причастные к его изготовлению, боялись расследования и молчали. Витя же с Марьяном ничего толком не знали.
Приезжал следователь из районной прокуратуры, расспрашивал мальчишек и взрослых, что-то записывал. Говорил, разберется, что к чему, дабы другим неповадно было «играть с огнем». Однако, уехал без особого результата, которого, впрочем, никто и не ожидал. Случившегося не вернуть... Родители Сашки после похорон продолжали работать в поле, так же поздно возвращаясь в избу, уставшие и безразличные. С постояльцами почти не разговаривали – не о чем, да и некогда было ни тем, ни другим.
Витя тосковал. Дружить в деревне больше ни с кем не хотелось. К тому же, он побаивался тех ребят постарше, с которыми прежде водился Сашка. В то время уже строился военный городок с жильем для семей офицеров и солдатскими казармами. К зиме, до первых морозов обещали заселить.
* * *
Подступала осень. Однажды к дому у лесной опушки подъехал автомобиль. Из него вышел один из офицеров полка, друг семьи постояльцев. Отец Вити в то время был на полигоне, а мать хозяйничала дома. Она пригласила военного в дом, налила чаю, и они долго разговаривали вдвоем. Потом вышли на улицу и направились к калитке.
Играя неподалеку, Витя прислушался, и до него донеслись последние слова, сказанные садившимся в машину офицером: «От войны, милая, уезжаете».
На следующий день утром все прояснилось – пришел приказ: полдня на сборы и в город, на вокзал к вечернему поезду. Направление перемещения семьи офицера артиллерии – Дальний Восток. А полк, в котором служил отец Вити, остался на границе и потом был передислоцирован в Польшу. В первые же дни начала войны весь его личный состав вместе с семьями, оказавшись на главном направлении удара, попал под такую страшную бомбардировку, что в живых практически никого не осталось – ни военных, ни штатских...
* * *
– Вот такая грустная история, – тихо вздохнув, закончил отец.
– Так значит, меня могло бы и не быть на этом свете? Так, папа? – после долгого молчания проговорил Иван.
– Приказ пришел как раз вовремя. И вот, ты – есть... – отец приподнялся в кресле.
– Понимаю... наши судьбы не только в наших руках... А что потом стало с дедом?
– Он был военным корреспондентом и редактором армейской газеты. После войны с семьей мы жили на Сахалине, потом перебрались в Хабаровск – получили свое жилье.
– А на Сахалине вы тоже были постояльцами?
– В японской семье... очень дружили с ними. Только потом пришел приказ – выселить наших хозяев из их же дома. Тяжелото было как! Сердце стонало... Но это, Иван, отдельная история – расскажу как-нибудь в следующий твой приход.
– Пап... а ты помнишь, – вдруг проговорил Иван, вернувшись в мыслях к воспоминаниям отца и до боли пожалев Сашку с его короткой жизнью и несчастными родителями, – помнишь ту икону, на которой Христос... плачет?
Самопал
– Случилось это перед самой войной, – начал отец, плотно прислонившись к продавленной спинке кресла, которое многие годы принимало в свои объятия его больной позвоночник.
– Тебе ведь тогда было совсем немного лет, папа, – Иван отхлебнул чая и приготовился внимательно слушать.
– Летами-то не вышел, но многое уже понимал.
Обладавший мягким юмором и в определенной мере актерским талантом, отец слыл прекрасным балагуром-рассказчиком. Но лицо у него на этот раз оставалось серьезным…
Встреча с отцом была, как обычно, за завтраком, на старой квартире, где пожилые родители всегда с трепетом и любовью принимали сына. По долгу службы Иван большую часть времени проводил за границей. И короткое пребывание дома устраивал так, чтобы главное сердечное внимание всегда оставалось для них. Иван с легкой грустью вспоминал, как было раньше, в прежние времена. Когда они любили собраться всей семьей, чтобы подольше посидеть за столом, в приятном неспешном общении. Хозяйственная мама готовила основательно и задолго начинала обдумывать, чем кормить и как подавать все разнообразие блюд – от салатов и холодных закусок до десерта и фруктов.
Отец много не хлопотал, но точно исполнял указания хозяйки стола. Приносил нужные продукты, открывал банки, нарезал и раскладывал угощения по тарелкам, а, главное, «снимал пробу» с разных блюд. Последнее исполнялось им особенно вдохновенно и творчески...
Теперь большой стол случался редко – только на юбилеи, когда, кроме детей и внуков, бывали и другие гости. В остальных же случаях, чтобы не отягощать гостеприимных родителей, Иван приходил с утра или ближе к полудню. После завтрака у них оставалось больше сил и времени для размеренного спокойного разговора.
Свернув под одобрительным взглядом отца последний блин с клубничным вареньем, Иван разделил его на части, которые тут же и были поглощены. Чайник и кружки перенесли в гостиную, чтобы вести разговор, удобно рассевшись в креслах и медленно попивая чай.
– Не устаешь ты там? Все только работа и нет того общения, как прежде бывало, – отец всегда начинал с этого вопроса, намекая, мол, не пора ли устроиться поближе к дому.
– Хм, знаешь, работаю, пока работается, а там посмотрим.
Иван опасался каких-либо прогнозов на будущее: ведь скажешь ему, а потом как объяснить, почему не получилось.
– Ну, хотя бы присматривай себе какое-нибудь другое место, – не отставал отец.
– Когда надо будет, место само меня разыщет, – попытался отшутиться Иван.
– Мм... Не забыл старую мудрость про «лежачий камень»?..
Разговор о будущем нередко заканчивался подобным образом. Бывали споры, которые ни к чему не приводили. Впрочем, характерами они были близки – Иван и его отец. Потому и понимали друг друга с полуслова или полунамека. А многое оставалось для них внешним и незначительным, не задевая сути отношений. Иногда беседа затрагивала непосредственно отца и сына – вместе и по отдельности. Например, отцовы рассказы об Алексее Петровиче, дедушке Ивана, участнике военных событий. Одинаково интересные каждому, воспоминания тогда задевали их обоих. Но в это утро отцу вдруг захотелось рассказать что-то особенное, свое – историю, не перестававшую волновать его душу все эти долгие годы.
Еще шестилетним мальчишкой Виктор (так звали отца Ивана) вместе с родителями оказался прямо на границе с Латвией. Там расположился артиллерийский полк, в командовании которого его отец служил офицером. Выполняя приказ, он определился вместе с семьей на временное проживание в одном сельском доме, стоявшем у самой опушки леса. Был конец августа.
Пока для личного состава строились бараки, людей расселили, где было возможно, по местным деревням. Жителям пришлось потесниться, однако никто из них не жаловался на временные неудобства. К тому же, военные привезли с собой много таких вещей, о которых селяне раньше и не мечтали. А рассказы о городском образе жизни собирали вокруг семей офицеров немало любопытных слушателей, особенно из среды деревенской молодежи. Приезд воинской части, определенно, внес разнообразие в монотонную сельскую жизнь.
Места здесь были необыкновенно красивые. Вековой лес таил в себе обилие загадок, привлекая внимание ребятишек, вырвавшихся из городской сутолоки. Они быстро и практически без «выяснения отношений», а, попросту говоря, без драк сдружились с деревенскими. У всех ребят ведь были общие интересы – сбежать из-под родительской опеки в лесную чащу, где местным знакомы все тайные поляны и извилистые тропинки.
В первый же вечер Витя стал проситься – отпустите погулять, пока еще светло! Отец не был с ним строг и, почти согласившись, повернулся к жене. Занятая обустройством на новом месте, она молчала. Отец кивнул Вите, мол, пока еще все устраивается, посмотри на мать и не приставай с вопросами. Время придет, спросишь...
Семья, принявшая постояльцев, была небольшая: крестьяне, отец и мать, да Сашка, их сынок лет шести. Витя ему сразу приглянулся – бывает так, что мальчишки принимают друг друга безо всяких испытаний на прочность. Просто характеры оказались схожие, вот и подружились Витя да Сашка. На следующий день их уже было не разлучить.
Отец с утра на службу, мать по хозяйству, а мальчишки – в лес, на озеро или в поле, где Марьян, пастух колхозного стада, всегда был рад хоть кому-то, кто мог скрасить его вынужденное одиночество.
Ребята любили добряка Марьяна и забавляли его своими вопросами – о том, что было и чего не было. Марьян был человеком простым и бесхитростным. Он смешно морщил лоб и старался на все ответить солидно и без колебаний. А вопросы-то и готовились специально для Марьяна – чтобы потом всем вместе посмеяться.
– Эй, пастух, твое стадо разбрелось по полю, не досчитаешься...
– Смотри, Марьян, вчера медведя видели неподалеку, верно к овцам подбирается!
– Что теперь делать – придется с ним бороться... или отдашь ему одну овцу, чтобы спасти остальных?
Последний вопрос оказался не из легких. Лицо Марьяна сузилось, вместо многих морщин пролегла одна глубокая и длинная, через весь лоб. Тут надо было крепко подумать – отвечать придется и за одну овцу, но лучше спасти стадо. От опасности ведь разбегутся все овцы по полям и лесам. Потом не соберешь...
– Э-э... дело трудное, ребята, и как мне с ним, тем медведем, договориться?
– Так мы тебе поможем, – продолжали мальчишки свою фантазию. – У нас есть ружье.
Последняя фраза принадлежала Сашке. Он прихвастнул, но кое-что, правда, у него было.
– Оставим ему одну овцу, а сами подкараулим, да и напугаем его. Чтобы неповадно было. Пусть идет обратно в лес!
На обратном пути с поля ребята долго смеялись над Марьяном и продумывали новые розыгрыши. Вдруг Витя вспомнил:
– Саш, а что, у тебя и правда ружье?
– Хм... А ты думал?!
– Покажешь?
– Завтра сам увидишь.
Утром родители Вити ушли в расположение части. Хозяева дома, как обычно, были заняты на поле. Сашки не видно – может быть, пошел вместе с ними, а, может, и улизнул по своим делам. Витя умылся, позавтракал сухарями, вымоченными в молоке, налил молока в кружку и задумался, попивая и глядя на тлеющую лампадку под иконой Спасителя в углу комнаты.
«Вчера Сашка что-то говорил про ружье, – вспомнил Витя. – Вот бы помочь Марьяну и отвадить медведя от его стада! Он был бы нам благодарен, наверное. Можно тогда оставаться целый день в поле, потом вместе собирать его овец и вести стадо в загон. Только бы совладать с тем ружьем...»
Лампадка вдруг засветилась ярче, и проявился строгий лик на иконе. Казалось, мысли мальчика отобразились на ней.
«Медведь-то и не знает, – размышлял он дальше, – что с ним может легко справиться самый слабый человек, даже не взрослый, а мальчишка. Сашка или я, например... Люди умнее зверей и могут их не бояться. Но, с другой стороны, чтобы жить, волкам и медведям надо кем-то питаться. Значит, нападать и убивать зайчиков или оленят. Жалко... Может, научить медведя щипать траву вместо того, чтобы есть овец?..»
Витя представил себе такую картину: Марьян сидит на пригорке, вокруг овцы пасутся, а немного поодаль – медведь мирно щиплет траву, подобно овечкам. И вот они, Витя и Саша, пришли со своим ружьем, готовые защитить Марьяна с его стадом от хищника. А защищать-то не от кого... Тогда они взяли ружье и воткнули его стволом в землю.
«Интересно, – вдруг осенило его, – если на иконе – Бог, Он видит меня сейчас?»
Утром ли, вечером ли, тусклая лампадка в любое время дня и ночи высвечивала лик Христа из окружающего полумрака. Образ иного мира приоткрывался в нежно-заботливом человеческом взгляде Его слегка увлажненных глаз. В том взгляде ощущалось сострадание и сопричастность нелегкой жизни людей, проводивших под иконой долгие часы.
В зимнее время хозяева сутками не покидали натопленную избу, когда за порогом бушевала метель. Все бывало сказано-пересказано и думано-передумано, ничего уже не привлекало внимания. Только икона... Необъяснимо тянуло время от времени посмотреть в ее сторону и прошептать молитву. Лик Христа зажигал взоры томившихся от вынужденного зимнего безделья крестьян.
По весне приходила пора работ. Возвращаясь с поля, уставшие Сашкины родители не садились есть, не помолившись перед образом, висящим в углу. Тогда и пища казалась вкусней, и немногим бывали сыты. Лик с иконы одобрительно взирал на домочадцев, пока те не отходили ко сну. А утром первый осмысленный спросонья взгляд невольно падал на икону, спрашивая благословения на предстоящие в поле труды.
Вот и теперь икона притягивала к себе Витин взор. Ему хотелось смотреть на нее непрерывно. Так хотелось, что он даже забыл про свое молоко. Тонкая молочная струйка стекла на подбородок и затем капнула под майку на грудь мальчика, холодком разбудив его от созерцания. А он посмотрел на икону и опять задумался...
«Бог не хочет, чтобы была война, а люди готовятся к ней. Значит, не доверяют Ему? Если бы посмотрели все на икону – каждый в доме своем – то и воевать бы передумали».
Витя наморщил лоб...
«Хм... стали бы тогда выращивать хлеб да овец пасти. А ружья – в землю стволами...»
Фантазия мальчика развивалась дальше.
«Папа написал бы большую книжку сказок, он ведь каждый вечер рассказывает их перед сном. А мама нарисовала бы мирного, жующего траву медведя...» Витя легко и непринужденно фантазировал на любую тему, только бы все в его мечтах хорошо кончалось. Мальчик не мог удержаться от слез, если кому-то бывало больно или плохо.
А что это такое, когда больно, он знал уже не понаслышке.
Внезапно какой-то грохот и, почти одновременно с ним, резкий пронзительный крик в одно мгновение вывели Витю из состояния задумчивости. Будто извне что-то грубое и тяжелое обрушилось на его внутренний мир, не оставив там и следа от прежних фантазий.
Первая реакция – спрятаться, пока все не закончится само собой, или кто-нибудь из взрослых не придет на помощь. Вдруг стряслось что-то плохое или страшное?.. Однако мальчик тут же сообразил: он здесь один и, кроме него самого, некому больше разобраться, в чем же дело.
Выскочил из избы на улицу, но там – никого... Обежал вокруг палисадника, сбегал на соседний двор и вернулся назад в дом.
– О-е-е... Ум-м... А-хм... – вдруг страдальчески-тихо послышалось откуда-то сверху.
– Кто здесь? Отзовись, – испуганным шепотом произнес Витя.
– Я-а, С-с-аа-шш-ка, – с невероятным трудом прохрипел голос хозяйского сына.
Витя поднялся на лавку и увидел лежащий на полатях шевелящийся комок – маленькое человеческое тело. То был Сашка... но как бы и не он. Всегда резвый и находчивый, мальчишка теперь беспомощно издавал глухие стоны и ничего толком не мог сказать. Витя замер, в ужасе думая, что будет, когда вернутся родители. Так прошло около получаса. Наконец, перестав стонать, Сашка приподнялся на локте и стал объяснять, что с ним произошло.
Когда-то еще весной они вместе со старшими ребятами решили смастерить самопал. «Будем охотиться и защищать свое село от нежданных пришельцев», – думали мальчишки, представляя, как на сельском сходе их начнут уважать, когда узнают, что теперь они уже не безоружные. Лес близко – могут прийти хищные звери, да и дорога из села ведет прямо на границу, а тут тебе шпионы и диверсанты. И вообще, кому, как не им оборонять своих односельчан?..
Откуда-то на беду появилось короткое дуло – осталось, видно, от старого обреза еще времен Гражданской войны. Приклада не было, давно истлел и отвалился, а страшно ржавая зарядная часть с затвором сохранилась. Отчистили ее, долго натирая речным песком, потом выстругали приклад, нашли проволоку и накрепко примотали к нему ствол. Никто не может точно вспомнить, откуда взялся порох – может быть, также из какого-то тайника прежних времен. Немало их осталось после давних событий. Потом долго выспрашивали соседа, старого охотника Кузьму Петровича, что жил прямо у леса, неподалеку от Сашкиной избы. Тот с удовольствием рассказывал охотничьи байки, а, главное, подробно объяснял, как обращаться с ружьем. Словно готовился взять их с собой на охоту.
Из его рассказов мальчишки черпали свои познания в стрелковом деле. Больше было неоткуда, но, полагали, и этого уже хватит для начала «боевого дежурства». А чтобы никто из взрослых ничего такого не заподозрил раньше времени – то есть, пока они еще не совершили своих подвигов, старшие отдали самопал на хранение самому меньшему среди них – Сашке. Там, в даль-ней избе у него, малого, наверняка никто искать и не будет...
Так в распоряжении у Сашки появился самопал. Завернутый в тряпье и спрятанный среди хлама на чердаке, вместе с пульками и мешочком с порохом он надежно хранился до того самого момента, когда Сашке стало совсем невтерпеж. Вслед за старшими, подсмотрев, как Кузьма заряжает свое ружье, Сашка решил, что все понял. Теперь он знает, куда вставить пулю, насыпать пороху, взвести затвор и... он сможет защитить Марьяна от медведя. Тогда селяне узнают, кто растет им на помощь, да и старшие ребята будут ему благодарны.
Загорелось внутри мальчишки – надо самопал сначала испробовать, а потом пойти вместе с Витькой охранять Марьяна и его овец. В то роковое утро мальчик рано проснулся, подождал, пока родители уйдут – и на чердак. Осторожно развернул тряпки, достал мешочек с порохом, пули и собранный мальчишками обрез.
Вышел в сад на заднем дворе, спрятался за кустами, все разложил на тряпочке. Потом вспомнил, как делал Кузьма – вставил пульку, набил пороху, закрыл затвор и взвел курок. Теперь надо прицелиться в консервную банку, поставленную на старом пеньке. Наклонив голову к прикладу, Сашка долго поправлял ствол, чтобы он смотрел прямо в сторону банки-мишени. Зажмурил глаза, вдохнул и...
Грохота он уже не слышал. Что-то страшно тяжелое, будто молот по наковальне, ударило его в верхнюю часть лба. На глаза, мгновенно опаленные огненными искрами, опустилась кромешная тьма. Сашка опрокинулся навзничь и некоторое время лежал. Из правого виска, где между темных волос был виден рваный край металлического ствола, струйкой стекала кровь. Заржавевший металл оторвало пороховым разрывом, и кусок ствола вонзился прямо в склоненную Сашкину голову.
Спустя несколько минут он зашевелился, открыл испуганные глаза, перевернулся на бок и поднял голову. Цепляясь за куст, поднялся на ноги, оперся о забор и вдоль него добрался до задней двери дома. Зашел внутрь, доковылял до лавки, подставил стремянку и взобрался на печь. Там его и застал Витя.
– Мамке не говори! Вить, слышь... ни слова... прибьет.
– Не буду.
– Потом поправлюсь, сам ей скажу... Самопал... там в саду...
Забери его, спрячь.
– Ладно.
Взгляд Вити остановился на иконе – лик смотрел прямо на него. Невыразимо родной и теплый взгляд, с мягким упреком. Мальчик ясно видел это, хотя и сквозь слезы. Но что это? Витя даже задержал дыхание – Христос на иконе... плакал...
«Значит, Бог видит нас. Знает все и переживает. Вот, за Сашку, например... Он не мог остановить его там, в саду, потому что остался дома, в углу над светом лампады. Но, видя, что случилось, пожалел и заплакал».
Витю душили слезы. Немного придя в себя, он уже более решительно поднял взгляд на икону.
«Если бы ружье не стреляло, то Сашка не страдал и не лежал бы сейчас там на печке в углу. И медведю станет очень больно, если выстрелить в него! Зачем нужен этот самопал? Только боль и страдание от него...» Мальчик возмутился недетским умом.
В нем неосознанно заговорило что-то взрослое и мудрое, предостерегая от ошибок и заблуждений в будущей жизни.
Да, но чем же помочь Сашке? Звать на помощь было некого. К тому же, он очень боялся гнева взрослых: Сашка ведь просил не говорить никому про самопал. Мальчик снова поднял глаза на икону. Молитв Витя не знал, о Боге ему никто никогда не говорил. Родители были неверующие. Старшие иногда вспоминали предрассудки прошлого – рабовладельческий и феодальный строй, и говорили, что религия была необходима только для того, чтобы народ повиновался своим хозяевам и господам.
– Теперь, – говорил Вите отец, – господ нет, и Бога тоже нет.
– Что ж, – подумал тогда Витя, – зачем Бог? Только подчиняться Ему? Хватит с меня и родителей...
Теперь ему не хотелось вспоминать ничего из прежних разговоров и мыслей. Тепло было на душе рядом с иконой Бога, Который плакал, видя их беду. Верилось, что так и должно быть, так было всегда, и никто не может изменить порядок вещей в мире, кроме Бога. Витя не мог бы выразить это словами, потому что был мал, но сердечком своим верно понимал суть происходящего.
К вечеру вернулись с поля Сашкины родители. Уставшие и голодные, ничего не говоря, перекрестились на икону и сели за стол. Мать расставила тарелки, нарезала хлеб и достала кринку молока. Размочив хлеб в молоке, молча поели, затем мать оглянулась вокруг и, не увидев сына, громко позвала: «Сашка, иди есть». Вместо Сашки из темного угла вышел Витя.
– Твои скоро придут, а где же Сашка?
Она окинула Витю недовольным взглядом.
– Болеет: утром упал, ударился головой и лежит на печке.
Витя не хотел встревать в Сашкины отношения с матерью. Как бы и самому не досталось! Насколько серьезно было дело с Сашкиной бедой, он еще по малолетству не понимал.
– Опять небось лазил в сад за соседскими яблоками, – привычно ворчала мать, поднимаясь на печку.
Сашке к тому времени стало гораздо хуже, он тихо бредил и не узнавал мать. Его спустили с печки, положили на лавку, и тут мать разглядела кусок ржавого металла, торчавший в его волосах.
– Снаряжай лошадь с подводой, отец, повезем его к фельдшеру, – машинально скомандовала она.
– О-е-ей, – вдруг заголосила она, – что же это?! Гос-пооди-и, что за наказание нам?!
– Самопал… – не выдержав, тихо прошептал Витя.
Родители Сашки все моментально поняли.
– Успокойся, мать, фельдшер вынет железяку из головы, промоет рану... Все обойдется...
– Так голова же!.. Как теперь? Что с ним будет? Один ведь у нас!
Сашкины родители не пытались искать виновного или накостылять Витьке, под горячую руку, за мальчишечье озорство. Но ему почему-то не стало от этого легче… Он тихо опустил голову, пытаясь сдержать навернувшиеся на глазах слезы.
Фельдшер жил в соседнем селе километров за десять. Пока везли, Сашка очнулся.
– Мамка, прости, не ругай, – пробормотал он.
– Молчи, сынок, ничего не говори, лежи спокойно, скоро приедем.
Сашка приподнялся и посмотрел на лошадь, тянувшую их повозку. Мерно ступали копыта, колеса повозки переваливались через дорожные бугры. Отец сидел, ничего не говоря и натягивая вожжи, чтобы притормозить, когда дорога была слишком ухабистой. Не хотел тревожить своего раненого сына. Вдруг Сашка встревожился:
– Ребята меня побьют за самопал...
– Пропади он пропадом, ваш самопал! В кого стрелять собрались?..
– Марьян медведя боялся, вот мы с Витькой хотели подкараулить зверя и...
– О-хот-ни-ки... Мм... Расти еще, учиться, а вы – стрелять...
Дострелялся... – мать прощающе посмотрела на Сашку.
– Прости, не гневись, больно очень... – он снова стал погружаться во тьму. – Вот он, медведь... Ви-и-ть, Марьяна кри-и-к-ни-и...
В его расплывающемся сознании вдруг появился медведь. Переваливаясь, он шел откуда-то с поля и, казалось, совсем не собирался нападать на овец. Они его и не боялись, а спокойно жевали траву, даже не уступая дороги, когда тот неуклюже раздвигал их налево и направо, чтобы пройти вперед. Вот медведь приблизился настолько, что можно было ясно увидеть: на его поднятых лапах совсем нет острых звериных когтей.
Сашка не ощущал никакого страха. Еще мгновение и... подняв глаза, вместо лохматой морды медведя он увидел перед собой лицо Марьяна. «Как же я собирался стрелять в него?» – успело мелькнуть в Сашкином сознании, и он снова провалился во тьму... Мальчик опять бредил и терял сознание.
В селение они подъехали уже к ночи, нашли нужный дом и разбудили фельдшера. Спросонья он впустил их, осмотрел Сашку, вскипятил воды, приготовил щипцы и велел всем удалиться за ширму. Спустя несколько минут фельдшер вышел изза ширмы, держа в руках щипцы с обломком ствола самопала.
– В Бога верите? Молитесь. Если доживет до утра, отвезем в районную больницу.
– А сейчас что?
– Ничего... ждите... помочь ему больше нечем, только повязку сменим... К полуночи.
В полночь Сашка умер. Мать и отец, утратившие дар речи, не отходили от тела до утра. Стоя на коленях, беззвучно молились, по временам всхлипывая. Под утро мать, было, задремала, тут же очнулась и, видимо только тогда осознав происшедшее, громко зарыдала и вдруг по-бабьи с тоской закричала: «Са-а-ш-ка-а! сынок...»
Откуда взялся тот злосчастный самопал, так никто и не узнал. Ребята, причастные к его изготовлению, боялись расследования и молчали. Витя же с Марьяном ничего толком не знали.
Приезжал следователь из районной прокуратуры, расспрашивал мальчишек и взрослых, что-то записывал. Говорил, разберется, что к чему, дабы другим неповадно было «играть с огнем». Однако, уехал без особого результата, которого, впрочем, никто и не ожидал. Случившегося не вернуть... Родители Сашки после похорон продолжали работать в поле, так же поздно возвращаясь в избу, уставшие и безразличные. С постояльцами почти не разговаривали – не о чем, да и некогда было ни тем, ни другим.
Витя тосковал. Дружить в деревне больше ни с кем не хотелось. К тому же, он побаивался тех ребят постарше, с которыми прежде водился Сашка. В то время уже строился военный городок с жильем для семей офицеров и солдатскими казармами. К зиме, до первых морозов обещали заселить.
Подступала осень. Однажды к дому у лесной опушки подъехал автомобиль. Из него вышел один из офицеров полка, друг семьи постояльцев. Отец Вити в то время был на полигоне, а мать хозяйничала дома. Она пригласила военного в дом, налила чаю, и они долго разговаривали вдвоем. Потом вышли на улицу и направились к калитке.
Играя неподалеку, Витя прислушался, и до него донеслись последние слова, сказанные садившимся в машину офицером: «От войны, милая, уезжаете».
На следующий день утром все прояснилось – пришел приказ: полдня на сборы и в город, на вокзал к вечернему поезду. Направление перемещения семьи офицера артиллерии – Дальний Восток. А полк, в котором служил отец Вити, остался на границе и потом был передислоцирован в Польшу. В первые же дни начала войны весь его личный состав вместе с семьями, оказавшись на главном направлении удара, попал под такую страшную бомбардировку, что в живых практически никого не осталось – ни военных, ни штатских...
– Вот такая грустная история, – тихо вздохнув, закончил отец.
– Так значит, меня могло бы и не быть на этом свете? Так, папа? – после долгого молчания проговорил Иван.
– Приказ пришел как раз вовремя. И вот, ты – есть... – отец приподнялся в кресле.
– Понимаю... наши судьбы не только в наших руках... А что потом стало с дедом?
– Он был военным корреспондентом и редактором армейской газеты. После войны с семьей мы жили на Сахалине, потом перебрались в Хабаровск – получили свое жилье.
– А на Сахалине вы тоже были постояльцами?
– В японской семье... очень дружили с ними. Только потом пришел приказ – выселить наших хозяев из их же дома. Тяжелото было как! Сердце стонало... Но это, Иван, отдельная история – расскажу как-нибудь в следующий твой приход.
– Пап... а ты помнишь, – вдруг проговорил Иван, вернувшись в мыслях к воспоминаниям отца и до боли пожалев Сашку с его короткой жизнью и несчастными родителями, – помнишь ту икону, на которой Христос... плачет?
