Читателям > Каталог книг издательства "Москва" > Москва – Тбилиси > Первый фрагмент книги Москва – Тбилиси
Мы с Леванико Чаладзе встретили Новый год в Гудаури (горнолыжный курорт в Грузии). Слева от нас, на холме, был возведен коттедж, который мы называли «гаражом». Он был до отказа забит лыжниками спортшколы, сванами-альпинистами, местными гаишниками и смотрителями канатной дороги – местными жителями, мохевцами. Все они в безудержном веселье, с хохотом и гоготом ждали наступления полуночи.
У нас были большие планы на утро первого января, и мы уже вроде обулись, взвалили на плечи лыжное оснащение, но тяжесть возлияния минувшей ночи сделала свое дело, и мы без сил вновь рухнули в постель.
– Вставай уже, рассвело!
У меня над головой стоял Леван.
– Ух ты! – шумно выдохнул я и повернулся на другой бок.
– Вставай.
– В чем дело? Мы что, горим?! – огрызнулся я и сел в кровати.
– На́ вот! Опрокинь стопку, – он с улыбкой протянул мне стаканчик с 96-процентным спиртом.
– Но это же спирт, осел!
– Выпей, сразу полегчает.
– А сосуд поменьше нельзя было выбрать?
– Да пей же наконец, хватит ворчать.
– А закусить чем?
Чаладзе схватил со стола пластиковую бутылку кока-колы.
– Сегодня День Судьбы? – невинно осведомился я.
– Да.
– Мы вчера спали целый день?
– Я – нет, а ты да, спал, – ответил он с чувством превосходства.
– Поднимемся на гору?
– Ты и вчера туда собирался, но силенок не хватило...
– Ну конечно, у меня силенок не хватило, а ты с самим Кобой Цакадзе мог бы потягаться?
– С кем? – сдвинул брови к переносице Леван.
Мне стало лень рассказывать ему спортивную биографию Цакадзе, и я промолчал.
– Чем займемся? Вообще-то спирт привел меня в себя. Может, нальешь еще? Я даже соображать стал лучше.
– А что я тебе говорил.
– Так чем займемся?
– Есть чем. Прибыли мои друзья.
– Кто именно?
– Сосо Гиоргобиани. Знаешь такого?
– Нет. Он из квартала Окросубани?
– Нет, Воронцова.
– Стало быть, он не из твоего квартала?
– Это почему? Что разделило кварталы Окросубани и Воронцова?
– Нет, вы меня сведете с ума, – когда вам удобно, Плехановская, Воронцовская и Окросубани – это один и тот же район, а если вам чем-то не нравится такой подход, это три разных района. Я прав?
– Ты лучше за своими Вера и Ваке присмотри.
– Ладно, ладно, налей еще стаканчик, и я встаю.
Чаладзе, ухмыльнувшись, налил мне спирта из хорошо вымытой пятилитровой канистры для бензина. Я одним махом опрокинул стаканчик. Сосо остановился в так называемых «Лимонах», в двух километрах от нашего коттеджа.
Мы встретились с Сосо в биллиардной, расположенной на втором этаже гостиницы «Лимоны». Он оказался намного смуглее меня, что сразу бросилось в глаза. Широкие плечи, кривизна носа и прямые, черные как смоль волосы как-то странно шли ему и гармонировали друг с другом, и нам часто приходилось слышать о его успехах у девушек.
Впрочем, мое внимание привлекла не столько внешность, сколько позитивная аура, исходящая от него. В тот день Сосо одержал верх и надо мной, и над Чаладзе в русском бильярде и, довольный результатом игры, с улыбкой проводил нас до подъезда.
– Хороший тип, правда? – спросил Леван, когда мы стали подниматься по заснеженному склону.
– Так себе, – пожал я плечами, раздраженный поражением.
– Нет, игры не для тебя – ни нарды, ни домино, ни бильярд. Просто болей за нас, и будешь спокоен. А то стоит тебе проиграть, и ты уже готов разрыдаться.
– Лучше о себе подумай.
Только через месяц я снова встретил Сосо в Гудаури. Спускался по склону горы и вдруг увидел его метрах в двадцати от себя. Облаченный в черный комбинезон, он стоял на лыжах, отражавших солнечный свет, и каждый шаг давался ему с трудом, как ребенку, только что научившемуся ходить.
– Сандро! Это я, Сосо! Поди-ка сюда! – в голосе у него звучало отчаяние, словно он висел на скале и вот-вот мог сорваться в бездну.
– Ва, Сосо! Ты что здесь делаешь?
– Как что, танцую. Что я должен делать, если впервые встал на лыжи?
– Ой-ой-ой! – посочувствовал я.
– Подбодри меня хотя бы, чего зря вздыхаешь. – Ему явно мой скептицизм не понравился.
– Ничего, еще три дня, и ты всему научишься, – попытался я поддержать Сосо.
– Давай пошлем к чертям эти лыжи. Пойдем ко мне в «Лимоны» и выпьем.
– Почему бы и нет.
– А где Чаладзе?
– Понятия не имею. Не смог поднять его с постели.
– Он, наверное, такой же Томба , как я?
– Примерно так, – ответил я, и мы оба рассмеялись.
– Давай сейчас разойдемся по домам, передохнем, а вечером жду тебя у себя, – предложил Сосо.
– Договорились.
В условленное время я объявился у «Лимонов», но Гиоргобиани нигде не было видно. Поскольку я не знал, на каком этаже и в каком номере он обитает, да и в приемной не нашлось никого, кто бы мог дать мне нужную информацию, я вышел из гостиницы и стал орать: – Сосо! Сосо! Сосо! – всматриваясь то в одно окно, то в другое, но тщетно. Никаких следов Гиоргобиани не обнаружилось.
Кричал я долго, пока в одном из окон не возник некий мохевец.
– Чего ты орешь как резаный, мать твою! На часы взгляни, ублюдок!
Я звал почти нечеловеческим голосом, и пронзающие небо белые вершины гор тотчас же возвращали мне гулкое эхо. Горское ухо, раздраженное и в самом деле неприятной дисгармонией звуков, подвело мохевца – обычный вечер показался ему глубокой ночью, и он не удержался от мата.
Я не остался у него в долгу, но не прошло минуты, как меня окружили горцы, вооруженные увесистыми дубинками. Мне ничего другого не оставалось, как обнажить нож.
Между тем появился наконец Сосо, и началась дикая драка. В тот день нам с Гиоргобиани очень не повезло, хотя самым ужасным оказалось то, что раненный мною парень по дороге в Тбилиси скончался от потери крови.
Тот вечер был кошмарным. Помню, как нас, связанных, перевязанных, полицейские запихнули в багажник виллиса, как каркающая стая черных ворон накрыла белый склон Гудаури и как луна исчезла с неба. Все было ясно как день. Нас ждала Ортачальская тюрьма с обязательным посещением по пути камеры предварительного заключения в пригороде Дигоми.
– Мы познакомились второго января?
Вопрос был таким неожиданным, что я с изумлением уставился на него.
– Похоже, сама судьба свела нас, черт побери, – пробормотал он, не дожидаясь моего ответа.
С Божьей помощью суд позволил нам использовать статью о необходимой самообороне, каждому влепили по пять лет: мне – как виновному, Гиоргобиани – как соучастнику преступления. Пять лет прошли черепашьим шагом, как поезд нескорого назначения, но все же миновали.
За это время случилось немало скверного: невыносимые дни, порой пытки, унижения, – и вместе с тем приобретенный запас юмора, опыт выдержки, истинная дружба и невыразимое словами, удивительное чувство обретения свободы.
За эти годы мы, казалось, прошли через целую эпоху. Сосо был старше меня на пять лет. Я попал в тюрьму совсем зеленым, и потому Гиоргобиани стал покровительствовать мне – как если бы он был моим старшим братом. Это порой выражалось в отмазке от драки, в протянутом стакане воды, просто в моральной поддержке или хотя бы в том, что он мог уступить место в растянувшейся очереди у двери туалета.
За пять лет Тбилиси так изменился, что только я и Сосо понимали друг друга. Все выглядело необычным образом, даже ничем не примечательное дерево, выросшее и расцветшее подобно остальным деревьям, казалось не похожим на себя, и цвело оно как-то странно, не так, как всегда.
Утро выдалось непривычным, каким-то безвоздушным, блеклым, безнадежным и не тбилисским вовсе, таким, словно небо требовало восхода луны, а не солнца, которому предуготовило мрачную, скучную, скрытую за облаками встречу.
Стоял июль. Улицу Палиашвили изводил непрерывный сигнал автомобиля. Наверняка это был Сосо, только он мог позволить себе этот сплошной, без пауз, оглушительный сванский сигнал. Через несколько секунд я сидел рядом с ним в Х5.
– Что случилось? Ты кто – звонарь?
– Звонарь? Это кто?
– Тот, кто приставлен бить в церковные колокола.
– И какое это имеет отношение к сигналу автомобиля?
– Ну, не знаю, – я понял беззубость собственной шутки и слегка покраснел.
– Зачем меня искал?
– Я думал, поднимешься ко мне, попили бы чаю и спокойно поговорили.
– У меня дела. А здесь нельзя побазарить?
– Что за дела?
– Мы с Кети идем в оперу.
Опера и Сосо были малосовместимы. Я почему-то представил его в балетном трико, стянутом в области паха, и рассмеялся.
– Чего смеешься?
– Представил тебя на сцене в эластиках, как ты вдохновенно предаешься танцу на кончиках пальцев.
– О-ох, как смешно.
– Что тут такого, Тупак тоже ходил на балет.
– Ну ходил, и что мне теперь делать?!
– Короче, мы попали в переплет, – перескочил я на более важную для меня тему.
– Что случилось? Подрался с кем-нибудь?
– Нет.
– Что еще случилось?
– Понимаешь, на друга моего отца наезжают.
– На кого?
– На Тедо Тевдорадзе.
– Говоришь так, словно он царь Деметре Самопожертвователь.
– А как сказать по-другому? Выдал тебе имя и фамилию, а отчества и детского прозвища, прости, не знаю.
– А что от него хотят?
– Ты помнишь Зазу Гавазашвили?
– Шутишь? Как не помнить, разве не со мной он провалялся в кутаисской зоне? Тянул срок за барыжничество.
– Так и я был там…
– Тебя потом привели.
– Ну да, когда меня выпустили в зону из «крытого», его забрали через две недели.
– И целый год он потом валялся у меня.
– Так вот, слушай. Этому Тедо Гавазашвили я сварганил крышу для дома.
– И что, она обрушилась ему на голову?
– Э! Откуда тебе это известно?!
– Не надо быть Вангой, чтобы догадаться.
– Короче, сейчас он требует денег и грозит Тедо убить его внука и мать.
Сосо усмехнулся.
– Что тут смешного, умник, я же не анекдот рассказываю. – Его равнодушие вызвало у меня раздражение.
– Слушай, если человек чуть не погиб под обломками бетона, как это случилось в Сурами, то он, конечно, потребует денег.
– А Сурами при чем?
– Про Сурамскую крепость, что в Картли , слышать не приходилось? Ты вроде у нас историк, любишь уходить в дебри прошлого и сыпать датами, а о Сурами не слышал?
– Слышал, слышал я, и парня того звали Зурабом.
– Какое это имеет значение, как его звали.
– Короче, друг моего отца абсолютно верно спроектировал крышу.
– Почему же она рухнула?
– Похоже, рабочие оказались не на высоте.
– И что, они признают это или поддерживают Гавазашвили?
– Не знаю, чем он их подкупил или угостил особенными хинкали, но и рабочие указывают пальцем на Тедо.
– Давай-ка позвоним ему.
– Кому?
– Зазе.
– Есть у тебя его номер?
– Вроде должен быть записан, – сказал он и с озабоченным лицом стал копаться в мобильном телефоне.
– Мы хорошо знакомы, и, если я попрошу его оставить Тедо в покое, не думаю, чтобы он стал упираться.
– Дай-то Бог, – вознес я руки кверху.
– Вот, нашел, погоди. – Он прижал указательный палец к губам, чтобы я помолчал.
Звонок я слышал, но там не отвечали.
– Непременно перезвонит, – уверенно произнес Сосо.
– Будем надеяться.
– Мне пора, Сандрик, надо за Кети заехать.
– Беги.
– Обещай, что без меня не сделаешь и шага. Увидимся вечером. Даже если он не позвонит, сходим поедим мороженого.
– Да ладно тебе, пять лет едим вместе, не могу уже видеть тебя, кривоносого. Кажется, терпеть тебя не могу. Ну, пошел я, позже позвоню, – я вылез из машины и поднял руку в знак прощания.
Не знаю, почему я не послушался Сосо и отправился повидаться к Гавазашвили вместе с другим своим приятелем Горгодзе. Я веду это к тому, что за пять лет это был первый случай, когда я не внял просьбе и совету Сосо и поступил по-своему.
Пока судьба не свела меня с Гиоргобиани, я понятия не имел о том, насколько сваны могут быть дипломатичны. Но после того как мы с ним подружились, его особая манера, так несвойственная сванам, стала бросаться мне в глаза. Сосо так вежливо, с такой учтивостью умел давать советы, что никому и в голову не пришло бы пренебречь ими. Но на этот раз наше взаимопонимание дало трещину, и я проявил необъяснимое даже для себя ослиное упрямство. Думаю, причиной послужило желание уберечь друга от новых неприятностей, он и без того долго отбывал срок и наконец вышел на свободу.
После того как моя вежливость, дипломатия, терпение, попытка завязать диалог и разрядить обстановку шуткой не дали результата, а угрозы в адрес Тедо перешли всякие границы, Гавазашвили в завершение встречи получил огнестрельное ранение в ногу.
И вновь розыск, вновь попытки скрыться; вновь на входной двери девять замков, и снова переживания моих родителей и мое идиотское легкомыслие.
***
Первый фрагмент книги Москва – Тбилиси
Мы с Леванико Чаладзе встретили Новый год в Гудаури (горнолыжный курорт в Грузии). Слева от нас, на холме, был возведен коттедж, который мы называли «гаражом». Он был до отказа забит лыжниками спортшколы, сванами-альпинистами, местными гаишниками и смотрителями канатной дороги – местными жителями, мохевцами. Все они в безудержном веселье, с хохотом и гоготом ждали наступления полуночи.
У нас были большие планы на утро первого января, и мы уже вроде обулись, взвалили на плечи лыжное оснащение, но тяжесть возлияния минувшей ночи сделала свое дело, и мы без сил вновь рухнули в постель.
– Вставай уже, рассвело!
У меня над головой стоял Леван.
– Ух ты! – шумно выдохнул я и повернулся на другой бок.
– Вставай.
– В чем дело? Мы что, горим?! – огрызнулся я и сел в кровати.
– На́ вот! Опрокинь стопку, – он с улыбкой протянул мне стаканчик с 96-процентным спиртом.
– Но это же спирт, осел!
– Выпей, сразу полегчает.
– А сосуд поменьше нельзя было выбрать?
– Да пей же наконец, хватит ворчать.
– А закусить чем?
Чаладзе схватил со стола пластиковую бутылку кока-колы.
– Сегодня День Судьбы? – невинно осведомился я.
– Да.
– Мы вчера спали целый день?
– Я – нет, а ты да, спал, – ответил он с чувством превосходства.
– Поднимемся на гору?
– Ты и вчера туда собирался, но силенок не хватило...
– Ну конечно, у меня силенок не хватило, а ты с самим Кобой Цакадзе мог бы потягаться?
– С кем? – сдвинул брови к переносице Леван.
Мне стало лень рассказывать ему спортивную биографию Цакадзе, и я промолчал.
– Чем займемся? Вообще-то спирт привел меня в себя. Может, нальешь еще? Я даже соображать стал лучше.
– А что я тебе говорил.
– Так чем займемся?
– Есть чем. Прибыли мои друзья.
– Кто именно?
– Сосо Гиоргобиани. Знаешь такого?
– Нет. Он из квартала Окросубани?
– Нет, Воронцова.
– Стало быть, он не из твоего квартала?
– Это почему? Что разделило кварталы Окросубани и Воронцова?
– Нет, вы меня сведете с ума, – когда вам удобно, Плехановская, Воронцовская и Окросубани – это один и тот же район, а если вам чем-то не нравится такой подход, это три разных района. Я прав?
– Ты лучше за своими Вера и Ваке присмотри.
– Ладно, ладно, налей еще стаканчик, и я встаю.
Чаладзе, ухмыльнувшись, налил мне спирта из хорошо вымытой пятилитровой канистры для бензина. Я одним махом опрокинул стаканчик. Сосо остановился в так называемых «Лимонах», в двух километрах от нашего коттеджа.
Мы встретились с Сосо в биллиардной, расположенной на втором этаже гостиницы «Лимоны». Он оказался намного смуглее меня, что сразу бросилось в глаза. Широкие плечи, кривизна носа и прямые, черные как смоль волосы как-то странно шли ему и гармонировали друг с другом, и нам часто приходилось слышать о его успехах у девушек.
Впрочем, мое внимание привлекла не столько внешность, сколько позитивная аура, исходящая от него. В тот день Сосо одержал верх и надо мной, и над Чаладзе в русском бильярде и, довольный результатом игры, с улыбкой проводил нас до подъезда.
– Хороший тип, правда? – спросил Леван, когда мы стали подниматься по заснеженному склону.
– Так себе, – пожал я плечами, раздраженный поражением.
– Нет, игры не для тебя – ни нарды, ни домино, ни бильярд. Просто болей за нас, и будешь спокоен. А то стоит тебе проиграть, и ты уже готов разрыдаться.
– Лучше о себе подумай.
Только через месяц я снова встретил Сосо в Гудаури. Спускался по склону горы и вдруг увидел его метрах в двадцати от себя. Облаченный в черный комбинезон, он стоял на лыжах, отражавших солнечный свет, и каждый шаг давался ему с трудом, как ребенку, только что научившемуся ходить.
– Сандро! Это я, Сосо! Поди-ка сюда! – в голосе у него звучало отчаяние, словно он висел на скале и вот-вот мог сорваться в бездну.
– Ва, Сосо! Ты что здесь делаешь?
– Как что, танцую. Что я должен делать, если впервые встал на лыжи?
– Ой-ой-ой! – посочувствовал я.
– Подбодри меня хотя бы, чего зря вздыхаешь. – Ему явно мой скептицизм не понравился.
– Ничего, еще три дня, и ты всему научишься, – попытался я поддержать Сосо.
– Давай пошлем к чертям эти лыжи. Пойдем ко мне в «Лимоны» и выпьем.
– Почему бы и нет.
– А где Чаладзе?
– Понятия не имею. Не смог поднять его с постели.
– Он, наверное, такой же Томба , как я?
– Примерно так, – ответил я, и мы оба рассмеялись.
– Давай сейчас разойдемся по домам, передохнем, а вечером жду тебя у себя, – предложил Сосо.
– Договорились.
В условленное время я объявился у «Лимонов», но Гиоргобиани нигде не было видно. Поскольку я не знал, на каком этаже и в каком номере он обитает, да и в приемной не нашлось никого, кто бы мог дать мне нужную информацию, я вышел из гостиницы и стал орать: – Сосо! Сосо! Сосо! – всматриваясь то в одно окно, то в другое, но тщетно. Никаких следов Гиоргобиани не обнаружилось.
Кричал я долго, пока в одном из окон не возник некий мохевец.
– Чего ты орешь как резаный, мать твою! На часы взгляни, ублюдок!
Я звал почти нечеловеческим голосом, и пронзающие небо белые вершины гор тотчас же возвращали мне гулкое эхо. Горское ухо, раздраженное и в самом деле неприятной дисгармонией звуков, подвело мохевца – обычный вечер показался ему глубокой ночью, и он не удержался от мата.
Я не остался у него в долгу, но не прошло минуты, как меня окружили горцы, вооруженные увесистыми дубинками. Мне ничего другого не оставалось, как обнажить нож.
Между тем появился наконец Сосо, и началась дикая драка. В тот день нам с Гиоргобиани очень не повезло, хотя самым ужасным оказалось то, что раненный мною парень по дороге в Тбилиси скончался от потери крови.
Тот вечер был кошмарным. Помню, как нас, связанных, перевязанных, полицейские запихнули в багажник виллиса, как каркающая стая черных ворон накрыла белый склон Гудаури и как луна исчезла с неба. Все было ясно как день. Нас ждала Ортачальская тюрьма с обязательным посещением по пути камеры предварительного заключения в пригороде Дигоми.
– Мы познакомились второго января?
Вопрос был таким неожиданным, что я с изумлением уставился на него.
– Похоже, сама судьба свела нас, черт побери, – пробормотал он, не дожидаясь моего ответа.
С Божьей помощью суд позволил нам использовать статью о необходимой самообороне, каждому влепили по пять лет: мне – как виновному, Гиоргобиани – как соучастнику преступления. Пять лет прошли черепашьим шагом, как поезд нескорого назначения, но все же миновали.
За это время случилось немало скверного: невыносимые дни, порой пытки, унижения, – и вместе с тем приобретенный запас юмора, опыт выдержки, истинная дружба и невыразимое словами, удивительное чувство обретения свободы.
За эти годы мы, казалось, прошли через целую эпоху. Сосо был старше меня на пять лет. Я попал в тюрьму совсем зеленым, и потому Гиоргобиани стал покровительствовать мне – как если бы он был моим старшим братом. Это порой выражалось в отмазке от драки, в протянутом стакане воды, просто в моральной поддержке или хотя бы в том, что он мог уступить место в растянувшейся очереди у двери туалета.
За пять лет Тбилиси так изменился, что только я и Сосо понимали друг друга. Все выглядело необычным образом, даже ничем не примечательное дерево, выросшее и расцветшее подобно остальным деревьям, казалось не похожим на себя, и цвело оно как-то странно, не так, как всегда.
Утро выдалось непривычным, каким-то безвоздушным, блеклым, безнадежным и не тбилисским вовсе, таким, словно небо требовало восхода луны, а не солнца, которому предуготовило мрачную, скучную, скрытую за облаками встречу.
Стоял июль. Улицу Палиашвили изводил непрерывный сигнал автомобиля. Наверняка это был Сосо, только он мог позволить себе этот сплошной, без пауз, оглушительный сванский сигнал. Через несколько секунд я сидел рядом с ним в Х5.
– Что случилось? Ты кто – звонарь?
– Звонарь? Это кто?
– Тот, кто приставлен бить в церковные колокола.
– И какое это имеет отношение к сигналу автомобиля?
– Ну, не знаю, – я понял беззубость собственной шутки и слегка покраснел.
– Зачем меня искал?
– Я думал, поднимешься ко мне, попили бы чаю и спокойно поговорили.
– У меня дела. А здесь нельзя побазарить?
– Что за дела?
– Мы с Кети идем в оперу.
Опера и Сосо были малосовместимы. Я почему-то представил его в балетном трико, стянутом в области паха, и рассмеялся.
– Чего смеешься?
– Представил тебя на сцене в эластиках, как ты вдохновенно предаешься танцу на кончиках пальцев.
– О-ох, как смешно.
– Что тут такого, Тупак тоже ходил на балет.
– Ну ходил, и что мне теперь делать?!
– Короче, мы попали в переплет, – перескочил я на более важную для меня тему.
– Что случилось? Подрался с кем-нибудь?
– Нет.
– Что еще случилось?
– Понимаешь, на друга моего отца наезжают.
– На кого?
– На Тедо Тевдорадзе.
– Говоришь так, словно он царь Деметре Самопожертвователь.
– А как сказать по-другому? Выдал тебе имя и фамилию, а отчества и детского прозвища, прости, не знаю.
– А что от него хотят?
– Ты помнишь Зазу Гавазашвили?
– Шутишь? Как не помнить, разве не со мной он провалялся в кутаисской зоне? Тянул срок за барыжничество.
– Так и я был там…
– Тебя потом привели.
– Ну да, когда меня выпустили в зону из «крытого», его забрали через две недели.
– И целый год он потом валялся у меня.
– Так вот, слушай. Этому Тедо Гавазашвили я сварганил крышу для дома.
– И что, она обрушилась ему на голову?
– Э! Откуда тебе это известно?!
– Не надо быть Вангой, чтобы догадаться.
– Короче, сейчас он требует денег и грозит Тедо убить его внука и мать.
Сосо усмехнулся.
– Что тут смешного, умник, я же не анекдот рассказываю. – Его равнодушие вызвало у меня раздражение.
– Слушай, если человек чуть не погиб под обломками бетона, как это случилось в Сурами, то он, конечно, потребует денег.
– А Сурами при чем?
– Про Сурамскую крепость, что в Картли , слышать не приходилось? Ты вроде у нас историк, любишь уходить в дебри прошлого и сыпать датами, а о Сурами не слышал?
– Слышал, слышал я, и парня того звали Зурабом.
– Какое это имеет значение, как его звали.
– Короче, друг моего отца абсолютно верно спроектировал крышу.
– Почему же она рухнула?
– Похоже, рабочие оказались не на высоте.
– И что, они признают это или поддерживают Гавазашвили?
– Не знаю, чем он их подкупил или угостил особенными хинкали, но и рабочие указывают пальцем на Тедо.
– Давай-ка позвоним ему.
– Кому?
– Зазе.
– Есть у тебя его номер?
– Вроде должен быть записан, – сказал он и с озабоченным лицом стал копаться в мобильном телефоне.
– Мы хорошо знакомы, и, если я попрошу его оставить Тедо в покое, не думаю, чтобы он стал упираться.
– Дай-то Бог, – вознес я руки кверху.
– Вот, нашел, погоди. – Он прижал указательный палец к губам, чтобы я помолчал.
Звонок я слышал, но там не отвечали.
– Непременно перезвонит, – уверенно произнес Сосо.
– Будем надеяться.
– Мне пора, Сандрик, надо за Кети заехать.
– Беги.
– Обещай, что без меня не сделаешь и шага. Увидимся вечером. Даже если он не позвонит, сходим поедим мороженого.
– Да ладно тебе, пять лет едим вместе, не могу уже видеть тебя, кривоносого. Кажется, терпеть тебя не могу. Ну, пошел я, позже позвоню, – я вылез из машины и поднял руку в знак прощания.
Не знаю, почему я не послушался Сосо и отправился повидаться к Гавазашвили вместе с другим своим приятелем Горгодзе. Я веду это к тому, что за пять лет это был первый случай, когда я не внял просьбе и совету Сосо и поступил по-своему.
Пока судьба не свела меня с Гиоргобиани, я понятия не имел о том, насколько сваны могут быть дипломатичны. Но после того как мы с ним подружились, его особая манера, так несвойственная сванам, стала бросаться мне в глаза. Сосо так вежливо, с такой учтивостью умел давать советы, что никому и в голову не пришло бы пренебречь ими. Но на этот раз наше взаимопонимание дало трещину, и я проявил необъяснимое даже для себя ослиное упрямство. Думаю, причиной послужило желание уберечь друга от новых неприятностей, он и без того долго отбывал срок и наконец вышел на свободу.
После того как моя вежливость, дипломатия, терпение, попытка завязать диалог и разрядить обстановку шуткой не дали результата, а угрозы в адрес Тедо перешли всякие границы, Гавазашвили в завершение встречи получил огнестрельное ранение в ногу.
И вновь розыск, вновь попытки скрыться; вновь на входной двери девять замков, и снова переживания моих родителей и мое идиотское легкомыслие.
