Читателям > Каталог книг издательства "Москва" > Дождь в декабре > ФОТОГРАФИИ ОТЦА
С чего начать рассказ о том, что долго будет жечь огнем воспоминаний большую часть жизни, если не всю, многих людей? А иные мысли и даже сны будут тревожить их постоянно, идти рядом неотступно, словно требуя ещё чего-то, чего, кажется, и так отдано предостаточно…
Вероятно, нужно начать с того момента, когда появились первые мысли о том, что когда-то придётся служить в армии и мне. Я не имею в виду пожелания и задорные слова родственников, особенно бабушек и дедушки (он у меня был один, второй пропал без вести на войне осенью 1941 года под Ленинградом), а также тёток и дядек. Такое чувственное восприятие солдатской службы начинается с того первого, что вообще помнит маленький мальчик. Это первые игрушки, фотографии отца в военной форме (мой окончил училище МВД и отслужил три года фельдшером в тюрьмах и зонах Урала, пока не уволился и не переехал на родину), военные фильмы, игра в войнушку и прочее. Военных альбомов отца было два: роскошный курсантский и второй, поскромнее, вперемежку с фотографиями молодости моих родителей. Просматривая их уже в зрелом возрасте, я увидел, что многие с обратной стороны исчерканы карандашом. Я поинтересовался у мамы причиной таких художеств и получил ответ: «Когда ты был совсем маленьким и орал во всё горло, я подсовывала тебе альбомы отца, чтобы хоть как-то отвлечь твое внимание. Ты, как завороженный, смотрел на большое количество дяденек в форме и хромовых сапогах и успокаивался. А в самые критические моменты, когда мне надо было что-то срочно делать на кухне, я давала тебе карандаш и позволяла писать каракули на обратной стороне. Через пару минут слышалось только твоё сопение». Скорее всего, альбомы отца и стали тем отправным пунктом, когда бессознательное восприятие детства превратилось в осознанную необходимость приобщиться ко всему военному.
Если вернуться к пониманию миссии защитника Родины, то оно начало появляться в школе в седьмом или восьмом классе. В то время, когда мы проходили первую, из большого количества последующих, медицинскую комиссию. Нам, пацанам всей нашей параллели, состоящей из трёх классов, в то время было весело. Ещё бы: новые впечатления, новые люди, которые просили делать нас забавные вещи! Помимо всего прочего первая комиссия запомнилась тем, что была самая большая по количеству врачей и по времени, которое они не жалели на каждого мальчишку. Я благополучно прошел всех специалистов и даже удивил двоих своим обонянием, угадав запах камфорного масла и получив заслуженный комплимент.
– Сегодня прошло около двухсот человек, но Вы (?! – да, так тогда в середине семидесятых годов двадцатого века разговаривали врачи) первый, кто определил масло по запаху.
Я не стал говорить им о том, что в детстве часто болел и запомнил запах камфорного спирта, из которого мне часто делали грудной компресс. Они, вероятно, и сами догадались. Я же обрадовался и твердо решил, что стану хорошим солдатом. Было мне тогда пятнадцать лет.
Дальнейшее близкое знакомство с воинской тематикой продолжилось в девятом и десятом классах на уроках начальной военной подготовки (НВП). Мы с некоторым чувством превосходства начали носить зелёные рубашки – гимнастерки и зелёные галстуки на резинке. Правда, потом нам объявили, что это дело можно было игнорировать. Не знаю даже почему? Честное слово, но старшеклассники в свое время нам казались куда значительнее и мужественнее, когда мы их видели в форменных сорочках.
По учебнику, выданному и девчонкам и мальчишкам, мы изучали структуру Вооруженных Сил СССР, знакомились с устройством автомата Калашникова и противогаза. С шумом и весельем одевали и снимали последний. Автомат разбирали и собирали на скорость. Первым в этом деле, как ни странно, была одна девочка. Сейчас она судья и живет в Подмосковье. Кроме этого мы изучали военную технику, тактику, стратегию и, конечно, маршировали на школьном дворе. Военная теория давалась мне легко, военрук меня хвалил и ставил в пример. Ещё бы, ведь к тому времени я прочитал гору книг о войне и мемуаров генералов. К тому же при описании боев и сражений старался просматривать их на картах. Единственным трудным моментом было определение азимута и работа с компасом. Но я успокаивал себя тем, что если буду служить в армии, то топография не станет моей основной специальностью.
В разное время и в зависимости от пяти различных военруков, отставных майоров и подполковников, «военка» была разной. А, в общем, по большому счёту громоздкой, а то и бесполезной. Всему тому, на что в школе тратилось время (один час в неделю), можно научить молодого человека за достаточно короткий срок. Что в армии и делается. Это я понял, когда прошел ускоренный недельный курс молодого бойца на месячных сборах после пятого курса института. Другое дело – моральная и психологическая подготовка. Только ради этого стоит оставить НВП или что-то подобное в среднем звене образования. Что же касается физической подготовки, то если парень хочет стать мужественным во всех смыслах, значит, он обязан быть здоров и физически крепок и без других занятий, будь-то физкультура или НВП. Хотя, к сожалению, к осознанию этой истины приходишь позднее.
Первым, хотя и очень приблизительным знакомством даже не с самой армией, а с некоторыми её законами и порядками, стали для нас, окончивших девятый класс, пятидневные военные сборы. Прошли они в первую неделю июня 1980 года. Накануне нам выдали ремень и пилотку. Головной убор был настолько грязным и промасленным, словно пролежал с Великой Отечественной войны. Мама выстирала и отгладила пилотку, а отец воткнул в неё купленную красную звездочку с серпом и молотом. Гимнастерка у меня уже была, а галстук с заколкой одолжил дядя – старший брат отца. Он прослужил больше двадцати лет в МВД и вышел на пенсию. Немного комичная ситуация получилась с ремнем. Широкий тёмно-коричневый солдатский ремень с блестящей бляхой не входил в шлевки обычных брюк. Как оказалось, не у меня одного. Мы обратили на это внимание нашего военрука. Немного подумав, он велел пристегнуть ремень под гимнастерку. Таким образом, он просто болтался под рубахой почти без надобности все сборы. «Почти» – это была возможность прикрепить к ремню саперную лопатку и фляжку.
Известие о сборах я встретил без особого энтузиазма. «Наверняка заставят подтягиваться на перекладине, бежать километр или копать окопы», – предположил я. Но чем раньше узнаешь о неизбежных трудностях, тем быстрее привыкаешь к ним и легче переносишь. Сборы проходили с понедельника по пятницу. Сказать о том, что эти дни пролетели незаметно, нельзя. Мы их считали. Поселили нас в школе-интернате в поселке Залесный – зеленом пригороде Казани по Горьковскому шоссе. Построили ребят сразу из нескольких школ и представили руководство: начальника сборов – свирепого подполковника со свирепой фамилией, замполита, зампотылу, командиров рот. Все вышеперечисленные товарищи являлись военруками школ и, соответственно, офицерами в отставке. А командирами взводов назначили солдат-дембелей. В одном из офицеров, а именно в замполите сборов, я узнал своего соседа по лестничной клетке, подполковника Николая Артемьевича Швецова. Этот человек, наравне с отцом, дядей и другим родственниками, стал в полном смысле этого слова моим неформальным наставником и советчиком не только в делах военных, но и вообще, что называется, по жизни. Он обладал особой манерой – мягко и настойчиво, а иногда и с юмором разъяснить молодому человеку незнакомую тему, а заодно ненавязчиво расширить горизонты восприятия жизни вообще. Сказывался большой опыт службы в ракетных частях и преподавания НВП в школе-интернате. Однажды он, когда вокруг не было никого, а я стоял на тумбочке, тактично показал, как правильно отдавать честь. Вроде бы мелочь, но это стало уроком на всю жизнь. Уже не говорю о его поучительных и смешных историях из службы!
В первый день все были возбуждены новой обстановкой. Громко обсуждали новые впечатления и смеялись. Словом, старались потратить много накопившейся энергии. И как выяснялось, не всегда положительной. Несколько одноклассников с благословения нашего сержанта-взводного отправились за красным вином, а большая часть пошла на травку поиграть в «кругового козла». Эта очень жестокая игра никогда мне не нравилась, и я стал наблюдать, как, словно взбесившись от свежего воздуха и свободы, парни решили порезвиться. Игра заключалась в следующем: два «козла» вставали, наклонившись, напротив друг друга, голова к плечу и сцепившись руками. Двое или трое «наездников» запрыгивали на них и пытались удержаться. Рядом в круге бегал «пастух» и старался ногами, не отнимая их от земли, зацепить свисающие конечности тех, кто удерживался сверху. Как только это происходило, тот, кого цепляли, сразу вставал на место «козла». А «пастух» получал статус «наездника». Однажды, ещё до сборов, будучи «козлом», я не выдержал тяжести трех парней, упал и сильно ударился о землю. Так сильно, что еле-еле отдышался. С тех пор я никогда не принимал участия в этом побоище. Происходило это буйство почему-то с завораживающей злостью и одержимостью. Было такое чувство, что всем участникам хотелось сделать больно друг другу: наступить, надавить, сломать…
В игру ввязался мой одноклассник, щупленький Саня Ривкин (здесь и далее фамилии, имена и отчества упоминаются настоящие, за исключением случаев, когда это оговаривается отдельно. – Авт.), и сразу встал за «козла». Я тогда ещё подумал, что другие бугаи его просто раздавят. Увы, но мысли имеют свойство иногда материализовываться. Не прошло и пары минут, как пять человек грохнулись на землю. Когда все встали, то Сашок лежал со сломанной лодыжкой и белым, как мел, лицом. В этот же вечер его увезла «скорая». Для него сборы закончились. А для нас подошёл к концу их первый день.
В другие дни мы стреляли, бегали километр и сто метров, подтягивались, окапывались, топали по плацу, стояли в наряде и, разумеется, перед сном слушали были и небылицы сержантов.
Стрельбе мы посвятили целый день. После плотного завтрака (кормили, надо сказать, неплохо, а главное, обильно) долго прошагали по лесу до небольшого дола. Потом столько же ждали своей очереди. На стрельбище я получил палкой по заднице от военкоматского майора за то, что не смог быстро вставить магазин в автомат. До этого в школе мы бесчисленное количество раз тренировались и вставлять, и вынимать рожок, делая это и стоя, и лежа. Видимо, я переволновался – был слишком возбужден и бурно радовался успехам товарищей. Сам факт того, что мы держали оружие в руках, тем более в первый раз, добавлял адреналина в кровь. Потом я много раз убеждался в том, что при стрельбе разными по характеру и возрасту людьми одинаково быстро овладевал пьянящий кураж. Кстати, я неплохо выполнил упражнение – три патрона одиночных и пять очередью. Из трех выбил двадцать восемь очков. По крайней мере, в нашем взводе только один отстрелялся лучше – на одно очко больше. А у остальных получилось хуже. Не обошлось и без опасных курьезов. Один балбес из нашего взвода сначала чиркнул пулей землю в метре от себя, а когда на него наорал тот же майор, с перепугу скосил очередью дальние березки.
На другой день сдавали спортивные нормативы. Я, как всегда, «умирал» на километре, но результат получился неплохой. Правда, потом мне шёпотом сказали, что дистанцию немного сократили. Зато стометровку я пробежал в группе лидеров. Без проблем отжался двадцать пять раз, но «кишкой» провисел на перекладине, с огромным трудом подтянувшись всего пять раз, вместо десяти зачётных.
Когда на другой день все отправились копать окопы, бегать в атаку и бросать взрывпакеты, мне повезло – поставили в наряд. Я и ещё трое из нашего взвода заступили на дежурство по казарме. Она представляла собой двухэтажное здание с большими комнатами на втором этаже, где размещались спальни, а на первом находились кабинеты офицеров и другие помещения. Сама тумбочка стояла на первом этаже, напротив входа, рядом с большим баком для воды. С моим первым в жизни нарядом получилась путаница. Меня назначили дежурным. Я не должен был спать ночью, а отдыхать днём. Но получилось наоборот. То ли я не понял, то ли мне не объяснили толком. Наказание последовало быстро. Дежурный офицер, узнав об этом, поменял меня с одним из дневальных. Мы помыли пол, вытерли пыль, в том числе под панцирными кроватями, помня о том, что предыдущий наряд наказали за грязь именно в этих местах. Немного подурачились, когда убирались в комнате начальника сборов. Один парень надел подполковничий мундир и понес тарабарщину в мегафон, изображая артикуляцию и речь офицера. Было смешно. Было бы ещё «смешнее», если бы нас застукали.
Но особо мне запомнился момент, когда потные и запыленные, «умирающие» от жажды в помещение ворвались ребята и бросились к питьевому бачку. Я как раз стоял на тумбочке и подумал, что меня разнесут на части вместе с ней и с баком. Парни выпивали по пять стаканов, но и потом не отходили далеко, а стояли рядом и тупо смотрели, как пьют другие. Мы всем нарядом сначала не без труда выстроили очередь, а потом под крики остальных несколько раз наполняли ёмкость. День выдался жарким, и многие еле дошли до источника. А нам до конца дежурства пришлось выслушивать подколы по поводу того, что как мы тут прохлаждались, а народ в это время «погибал» на жаре.
Несколько слов необходимо сказать о политзанятиях. Их проводил наш командир роты, низенький подполковник с выразительным лицом. Он тихим голосом старательно внушал нам, кто же сегодня является врагом СССР. Естественно, что таковыми были американцы, западные немцы и китайцы. Он смешно изображал китайца, как тот лезет через границу и мечтает убить советского солдата. Не обошлось без модного анекдота о резиновой бомбе, которую сбросили на Китай и она до сих пор прыгает, поэтому потери Поднебесной в живой силе постоянно растут. Затем на полном серъёзе он начал обсуждать то, сколько китайцев должен убить каждый советский солдат, если начнётся война, а также проблему утилизации трупов. Тем более что их будет много, поскольку в Китае огромное население. И армия у них многочисленная, плохо вооруженная, но солдаты очень выносливые. В общем, из слов подполковника получалось, что война с этой страной не за горами. Но мы все равно победим, потому что наша армия лучше вооружена и самая лучшая в мире. Внедрял все это он в нас на свежем воздухе и на зелёной травке, так сказать, в неформальной обстановке и производил впечатление доброго и слегка подвыпившего дядьки, который, расслабившись после сытного ужина и трудового дня, учит уму-разуму своих сынков и заодно соседских ребятишек.
Кто бы мог подумать, что через год, заменив очередного выбывшего военрука, этот добрый «китаец» (так мы назвали его после сборов) заставит своих учеников бегать и окапываться зимой, и от его усердия и точного соблюдения учебного плана будет стонать вся школа. Хотя, если смотреть с другой стороны, всё было правильно – он готовил будущих солдат в обстановке, хоть в какой-то степени приближенной к службе. Но мы об этом узнали, уже выйдя из стен родной школы, и возблагодарили судьбу за то, что нам достались совсем другие военные учителя.
Необходимо выделить взводных – сержантов. Они были все одинаковы, за исключением одного, в том смысле, что каждую ночь в пьяном виде совершали набеги на близлежащие пионерские лагеря. Иногда вместе с ними веселиться отправлялись и некоторые мои одноклассники-одновзводники. После утренней поверки они заваливались спать где-нибудь в лесочке. А днём, уже опохмелившись и греясь на солнышке, сержанты брехали нам про армию, иногда откалывая такие номера, что большинство из нас от смеха каталось по траве. Именно тогда я услышал знаменитый афоризм: «Дневальный? Тащи станок …ый!».
Естественно, что при таком образе жизни на вечернем построении офицеры периодически рассказывали о ЧП в пионерлагерях и предупреждали нас об ответственности. Но самое интересное, что происшествия как раз случились, как это ни парадоксально, во время построений. Один раз кто-то из нашего взвода, изрядно «приняв на грудь», не вытерпел и облегчился прямо в строю. Вообразите такую картину: взвод ушёл, а на его месте осталась лужа мочи! А во второй раз было все одновременно смешнее и серьезнее. Один из наших «героев», видимо, плохо закусив после большого количества бормотухи, решил прямо во время вечерней поверки опорожнить желудок. Делал он это постепенно, и все это время наш взвод, как и два соседних, сильно и упрямо кашлял, чтобы хоть как-то заглушить утробные звуки. Но ведь надо было ещё пробежать по крыльцу мимо стоящих офицеров бодрыми и не качающимися! А потому тех, кто уже не мог идти, тащили на руках.
Я всё это время давился от смеха, поскольку выразить свои чувства открыто было нельзя. Сначала в строю, а потом, когда нас в одних трусах уже в казарме построили и стали разбираться, кто же это натворил. Офицеры грозили, уговаривали и кулаками махали, а я стоял, закусив губу. Может быть, мой смех был нервной реакцией на происходящее, а может, мне было просто весело смотреть на не вязавших лыка товарищей. Скорее всего, и то и другое. Но никто ничего не сказал.
На следующий день нас развозили на автобусах по школам. Там мы сдали макеты автоматов, пилотки и ремни. Радовались, конечно, безмерно. «Дембель, дембель, дембель…», – неслось со всех сторон. Но до настоящего дембеля было ещё ох как далеко!
Позднее, в конце февраля 1981 года, в десятом классе, мы проходили очередную комиссию, где нам выдавалось приписное свидетельство. В нём уже было отмечено, что данный семнадцатилетний молодой человек приписан к военному комиссариату Кировского района города Казань. Звучит, чёрт побери, даже спустя много лет! А кроме этого, хоть и формально, но определялся род войск, куда может быть направлен будущий призывник. Происходило это в Доме культуры имени 10-летия ТАССР. Мы заходили в несколько комнат в одних трусах, где у нас проверяли слух, зрение, осматривали поверхность тела, измеряли давление до и после десяти приседаний, заглядывали в рот, нос, уши, измеряли рост и взвешивали. И, конечно, внимательно смотрели на стопы (в наше время каждый пацан с глубокого детства знал, что с плоскостопием в армию не берут). Особенно врезалась в память проверка слуха. Меня поставили в угол большого кабинета, а в другой угол встала врач и громким шёпотом произносила двухзначные цифры. Я с лёгкостью услышал все. Потом наши острословы подсмеивались над самым неуклюжим одноклассником. Он вместо цифр произносил: «Да слышу я, доктор. Хочу служить в артиллерии. И совсем я не глухой!» Ещё я запомнил комнату, освещённую яркой лампочкой снизу. Оказалось, что это горит лампочка под стулом с дыркой для проверки половых органов. Она была настолько яркой, что мне даже стало жарко в том месте, которое и освещала лампа.
Запомнились два прикола, без которых наверняка не обходятся такие мероприятия. Объектом этих шуток стал все тот же «глухой» по имени Лёня. Сначала доброхоты направили его раздетым на доклад к военкому, куда все по окончанию обхода заходили уже в одежде. Смеху было много. С другой стороны, сам виноват. Мог бы и догадаться, что недаром стоящие в очереди одетые одноклассники уж больно быстро пропустили его вперед. Но это было ещё не всё. Не успел он обидеться и простить остряков, как тут же его подставили круче. Через коридорчик наша раздевалка соединялась с кулисами небольшой сцены, которая в свою очередь венчала небольшой репетиционный зал. А там, во время проверки здоровья будущих призывников, предыдущие партии молодых людей слушали выступления ветеранов. Да, да, именно на эту сцену и вышел в длинных, цветных семейных трусах наш Лёня. «Так надо, Лёня. Все проходили через сцену и тебе надо!» Смеялись до боли в животе! Ну, нельзя же быть таким наивным – даже когда над тобой потешаются, одаривать всех идиотской улыбкой!
Наконец подошла и моя очередь зайти в комнату, где заседала комиссия, строевым шагом подойти на некоторое расстояние к столу и отрапортовать, что такой-то призывник, уже не помню для чего, прибыл. Начал с обращения: «Товарищ подполковник…» Такое звание было у военкома. Редко, кто из нас мог выполнить весь церемониал полностью и без помарок. То шаг был не строевой, то призывник сбивался и путался в докладе. А одного рассерженный военком заставил трижды подойти к нему и четко доложить. (Лишь спустя несколько лет я понял смысл одного из многочисленных и замечательных армейских афоризмов – «подход-отход»).
Но самое интересное было впереди. Я достаточно уверенно, как мне показалось, подошел и доложил. Не посмотрев на меня, райвоенком погрузился в чтение толстенной папки, которая была моим личным делом. Остальные члены комиссии, которых оказалось больше, чем я ожидал увидеть, лишь вяло скользнули по мне взглядом. После длиннющей паузы, так и не подняв на меня глаза, комиссар тяжело и зло выдавил из себя совершенно неожиданное:
– Сидел?
Это был нокдаун.
Неужели после столь внимательного изучения дела, где были и номер школы, и характеристики, и, наконец, по моему виду подполковник не понял, посещал ли я места не столь отдалённые или нет? Мне показалось, что, получив отрицательный ответ, этому орангутангу в зелёной рубашке стало жаль, что я не успел побывать там. – В артиллерию! – и он с шумом захлопнул папку.
Затем нас усадили в небольшом зале, на сцене которого недавно фланировал в «семейках» наш Леонид, и здоровенный капитан с пропитым красным лицом стал объяснять, как важно и хорошо для нас служить в армии. Короче – почётная обязанность и точка. Потом он вдруг, не скупясь на эпитеты, начал хвалить нас. Что будто он таких замечательных парней, ни секунды не сомневаясь, всех бы до одного принял в военные училища. К тому же офицеры получали по тем временам хорошую зарплату, ездили к месту службы и на отдых только в купе и за счёт государства, а их семьи – за полцены, да к тому же бесплатное питание в авиации, на флоте и в ракетных частях. А ещё есть бесплатная форма, да не одного вида. И девушки отдают предпочтение именно курсантам и прочее и прочее…
Надо отдать должное агитатору. Почти у всех подготовленных для такой пропаганды парней загорелись глаза. И уже через неделю подавляющая часть мужского состава двух выпускных классов снова проходила эту медкомиссию, но уже для поступления в военные училища. Перед этим мы несколько раз посещали военкомат и изучали списки военных вузов. Я выбрал высшее военное политическое училище во Львове, где, в том числе, готовили военных журналистов. Фантазии уже уносили меня на поле боя, где я в полевой форме, затянутой портупеей, собираю материал, разговариваю с солдатами и, естественно, просматриваю готовые гранки со своими статьями. Красота!
Потом наступил день прохождения комиссии в Татвоенкомате. Томили нас долго, сначала на улице, потом в помещении. Наконец раздали документы и пустили по врачам. Тут и зарубили мою мечту об офицерской карьере! Оказалось, что у меня слишком плохие глаза, чтобы стать военным журналистом. Зрение у меня было тогда плюс три на левый глаз и минус два диоптрия на правый. Очки я не снимал, так и проходил эскулапов. Но оказалось, что в солдаты я гожусь, а в офицеры нет.
– Как ты в атаку в очках побежишь? – с сочувствием задала риторический вопрос старая врач.
Я попытался объяснить ей, что хочу стать военным журналистом, а им совсем не обязательно показывать чудеса героизма на поле боя, но она лишь мстительно усмехнулась, мол, нас не обманешь, и расписалась под вердиктом: «Не годен». Что и говорить, было горько. Майор, который сопровождал нас из района, видя мои переживания, посоветовал пройти врачей по новому кругу, но уже «без окуляров», выучив буквы в таблице. Что я и сделал. Снова, в третий раз, уже ненавистный ДК. Но окулист мне объяснила, что они могут пропустить меня, однако в облвоенкомате меня все равно зарубят.
Все это время, когда проходили комиссии и подготовка к ним, мы не учились. Ходили по различным инстанциям и собирали многочисленные документы и подписи. Это было замечательное время. Мы могли разгуливать в одежде по школе и стучаться в любую дверь. И при этом с нами очень любезно разговаривали все учителя. Каждый раз кто-нибудь из педагогов подбадривал, хлопал по плечу. В этот момент мы являлись, если не героями, то, по крайней мере, лучшими учениками. Ещё бы – без пяти минут защитники Родины! Не менее важно и то, что мы все поднялись в глазах у наших одноклассниц. Правда, каждый из нас сделал шаг вперед с разных позиций. Но движение вверх явно было. Но как только кампания закончилась, всё сразу встало на свои места. Мы опять стали учениками, от которых требовалось беспрекословное подчинение школьному режиму. Настали серые будни. «Сволочь, подонок, дурак». Этими эпитетами награждали почти всех школьников многие учителя во главе с директором. И тогда, и тем более сейчас, я понимаю, что в большинстве случаев обзывают учеников без особых причин, а ради профилактики. Конечно, не все учителя позволяли себе такую вольность, но «драконов» было большинство. И это происходило в спецшколе, официально «с преподаванием ряда предметов на французском языке», где, в основном, учились дети «больших» родителей, как правило, начальников разных уровней!
Безусловно, разные причины заставляли порядочных людей быть грубыми со своими подопечными. Чтобы совсем не отклониться от темы повествования в другую, не менее интересную сторону нашей жизни – школу, хочу закончить этот экскурс маленькой историей. Как мне кажется, она в полной мере отражает настроения того времени, которые царили в системе среднего образования.
Дело было зимой в шестом или в седьмом классе. Я, как бывало частенько, был простужен и сидел дома. Вдруг среди бела дня ко мне пожаловали одноклассники. Вроде бы проведать, а неофициально – с просьбой о помощи. Надо сказать, что с пятого по десятый класс я был командиром знаменной группы, сначала пионерской дружины, а потом и комсомольской организации. Для совсем молодого поколения поясню, что при Советской власти так назывались общественные молодежные организации. У каждой из них было свое Красное знамя, которое выносилось на торжественные мероприятия и собрания этих организаций. Занимались этим почетным делом три человека: знаменосец, он же командир, и два ассистента – конечно, мальчик и девочка. Я был стройным, высоким и к тому же активистом. Поэтому и таскал знамя шесть лет.
Оказалось, что в то время, когда я сопливил и чихал, должен был пройти ежегодный смотр знамённых групп школ района. Опять же замечу, что во всех таких соревнованиях мы всегда побеждали и выходили в следующий тур – на республику, где тоже побеждали, сколько я помню. Короче говоря, я должен был ещё не окончательно окрепшим после болезни идти на смотр. Тогда над фразой «Общественное должно быть выше личного» смеялись гораздо меньше, чем сейчас. И уж точно меньше думали о том, как проводят этот лозунг в свою жизнь те, кто его проповедовал. Поэтому моё «не знаю» прочитывалось однозначно – приду. Родине нужны были герои!? Без проблем!
Понял это и мой отец, пришедший проведать меня с работы. Он накричал на меня, что я ещё болен и моё место в постели. Через час с неприятным осадком после реакции отца я притопал в школу. Шли уроки, и в коридорах было пусто. «Ну и хорошо. Никому не придётся объяснять, что да как», – подумал я.
Я поднялся на третий этаж и столкнулся с учительницей истории и обществоведения. Заслуженный работник милиции ТАССР, она, по её словам, отдала многие годы жизни воспитанию трудных подростков. При этом не имела своих детей. Она разделила наш класс на любимчиков и врагов. Возносила и клеймила одинаково страстно. Порой ошарашивала ненавистью к чужому мнению. Выворачивала наизнанку перед нами свои отношения с родителями учеников и учеников с ней. Подчеркивала, что предпримит все усилия, чтобы устроить любимчиков в университет, а двоечников выгнать в ПТУ. Немного странный человек, но, увы, продукт своего времени.
Мы поздоровались. Она была в курсе, ради чего меня вызвали. Стала меня хвалить, при этом сюсюкала и гримасничала. Мне стало неприятно. Даже попыталась погладить меня по голове. Я увернулся. Видимо недовольная моей суховатой благодарностью она и решила сказать те слова, которые и сейчас меня потрясают цинизмом и слепотой:
– У-у-у-у, гнида, ты, паскудная! – такова в её устах была высшая благодарность.
А на смотре мы выступили и победили. Как всегда.
Возвращаюсь к перипетиям, связанным с поступлением в военные училища. Почти все мои одноклассники благополучно прошли республиканскую медкомиссию и стали ждать вызова из училищ. Мою неудачу ребята и офицеры расценили, как неумение обойти закон и обмануть врачей. Что и было сделано на комиссии в Татвоенкомате, когда друганы, пользуясь тем, что сопровождавший нас офицер был «в доску» пьян, взяли личные дела и подправили всё то, что мешало им считаться годными к профессиональной службе. Последовать их примеру я не решился, и поэтому вердикт врачей был тот же.
Но то была зима. Летом настроения почти всех абитуриентов резко поменялись. Часть народа просто раздумала делать военную карьеру. Те немногие, которые всё-таки решили поступать, в большинстве своём вдруг сдавали экзамены на двойки или не могли подтянуться на перекладине и пары раз. Хотя в школе они показывали результаты прямо противоположные. Оказывается, тех нескольких дней, которые они провели в стенах училища, вполне хватило, чтобы от их романтического впечатления о службе не осталась и следа. Только двое из десятка кандидатов захотели поступить. Но один сбежал до присяги. А другой, проучившись год, второй дослуживал солдатом. Итог получился совсем интересным. Из всех ребят, в конце концов, только двое стали офицерами – я и мой одноклассник после института, где вместе и учились.
Заканчивая описание школьной военной одиссеи, не могу не сделать один банальный вывод: какими же мы были глупыми и наивными юнцами, принимая главное решение в нашей жизни!
ФОТОГРАФИИ ОТЦА
С чего начать рассказ о том, что долго будет жечь огнем воспоминаний большую часть жизни, если не всю, многих людей? А иные мысли и даже сны будут тревожить их постоянно, идти рядом неотступно, словно требуя ещё чего-то, чего, кажется, и так отдано предостаточно…
Вероятно, нужно начать с того момента, когда появились первые мысли о том, что когда-то придётся служить в армии и мне. Я не имею в виду пожелания и задорные слова родственников, особенно бабушек и дедушки (он у меня был один, второй пропал без вести на войне осенью 1941 года под Ленинградом), а также тёток и дядек. Такое чувственное восприятие солдатской службы начинается с того первого, что вообще помнит маленький мальчик. Это первые игрушки, фотографии отца в военной форме (мой окончил училище МВД и отслужил три года фельдшером в тюрьмах и зонах Урала, пока не уволился и не переехал на родину), военные фильмы, игра в войнушку и прочее. Военных альбомов отца было два: роскошный курсантский и второй, поскромнее, вперемежку с фотографиями молодости моих родителей. Просматривая их уже в зрелом возрасте, я увидел, что многие с обратной стороны исчерканы карандашом. Я поинтересовался у мамы причиной таких художеств и получил ответ: «Когда ты был совсем маленьким и орал во всё горло, я подсовывала тебе альбомы отца, чтобы хоть как-то отвлечь твое внимание. Ты, как завороженный, смотрел на большое количество дяденек в форме и хромовых сапогах и успокаивался. А в самые критические моменты, когда мне надо было что-то срочно делать на кухне, я давала тебе карандаш и позволяла писать каракули на обратной стороне. Через пару минут слышалось только твоё сопение». Скорее всего, альбомы отца и стали тем отправным пунктом, когда бессознательное восприятие детства превратилось в осознанную необходимость приобщиться ко всему военному.
Если вернуться к пониманию миссии защитника Родины, то оно начало появляться в школе в седьмом или восьмом классе. В то время, когда мы проходили первую, из большого количества последующих, медицинскую комиссию. Нам, пацанам всей нашей параллели, состоящей из трёх классов, в то время было весело. Ещё бы: новые впечатления, новые люди, которые просили делать нас забавные вещи! Помимо всего прочего первая комиссия запомнилась тем, что была самая большая по количеству врачей и по времени, которое они не жалели на каждого мальчишку. Я благополучно прошел всех специалистов и даже удивил двоих своим обонянием, угадав запах камфорного масла и получив заслуженный комплимент.
– Сегодня прошло около двухсот человек, но Вы (?! – да, так тогда в середине семидесятых годов двадцатого века разговаривали врачи) первый, кто определил масло по запаху.
Я не стал говорить им о том, что в детстве часто болел и запомнил запах камфорного спирта, из которого мне часто делали грудной компресс. Они, вероятно, и сами догадались. Я же обрадовался и твердо решил, что стану хорошим солдатом. Было мне тогда пятнадцать лет.
Дальнейшее близкое знакомство с воинской тематикой продолжилось в девятом и десятом классах на уроках начальной военной подготовки (НВП). Мы с некоторым чувством превосходства начали носить зелёные рубашки – гимнастерки и зелёные галстуки на резинке. Правда, потом нам объявили, что это дело можно было игнорировать. Не знаю даже почему? Честное слово, но старшеклассники в свое время нам казались куда значительнее и мужественнее, когда мы их видели в форменных сорочках.
По учебнику, выданному и девчонкам и мальчишкам, мы изучали структуру Вооруженных Сил СССР, знакомились с устройством автомата Калашникова и противогаза. С шумом и весельем одевали и снимали последний. Автомат разбирали и собирали на скорость. Первым в этом деле, как ни странно, была одна девочка. Сейчас она судья и живет в Подмосковье. Кроме этого мы изучали военную технику, тактику, стратегию и, конечно, маршировали на школьном дворе. Военная теория давалась мне легко, военрук меня хвалил и ставил в пример. Ещё бы, ведь к тому времени я прочитал гору книг о войне и мемуаров генералов. К тому же при описании боев и сражений старался просматривать их на картах. Единственным трудным моментом было определение азимута и работа с компасом. Но я успокаивал себя тем, что если буду служить в армии, то топография не станет моей основной специальностью.
В разное время и в зависимости от пяти различных военруков, отставных майоров и подполковников, «военка» была разной. А, в общем, по большому счёту громоздкой, а то и бесполезной. Всему тому, на что в школе тратилось время (один час в неделю), можно научить молодого человека за достаточно короткий срок. Что в армии и делается. Это я понял, когда прошел ускоренный недельный курс молодого бойца на месячных сборах после пятого курса института. Другое дело – моральная и психологическая подготовка. Только ради этого стоит оставить НВП или что-то подобное в среднем звене образования. Что же касается физической подготовки, то если парень хочет стать мужественным во всех смыслах, значит, он обязан быть здоров и физически крепок и без других занятий, будь-то физкультура или НВП. Хотя, к сожалению, к осознанию этой истины приходишь позднее.
Первым, хотя и очень приблизительным знакомством даже не с самой армией, а с некоторыми её законами и порядками, стали для нас, окончивших девятый класс, пятидневные военные сборы. Прошли они в первую неделю июня 1980 года. Накануне нам выдали ремень и пилотку. Головной убор был настолько грязным и промасленным, словно пролежал с Великой Отечественной войны. Мама выстирала и отгладила пилотку, а отец воткнул в неё купленную красную звездочку с серпом и молотом. Гимнастерка у меня уже была, а галстук с заколкой одолжил дядя – старший брат отца. Он прослужил больше двадцати лет в МВД и вышел на пенсию. Немного комичная ситуация получилась с ремнем. Широкий тёмно-коричневый солдатский ремень с блестящей бляхой не входил в шлевки обычных брюк. Как оказалось, не у меня одного. Мы обратили на это внимание нашего военрука. Немного подумав, он велел пристегнуть ремень под гимнастерку. Таким образом, он просто болтался под рубахой почти без надобности все сборы. «Почти» – это была возможность прикрепить к ремню саперную лопатку и фляжку.
Известие о сборах я встретил без особого энтузиазма. «Наверняка заставят подтягиваться на перекладине, бежать километр или копать окопы», – предположил я. Но чем раньше узнаешь о неизбежных трудностях, тем быстрее привыкаешь к ним и легче переносишь. Сборы проходили с понедельника по пятницу. Сказать о том, что эти дни пролетели незаметно, нельзя. Мы их считали. Поселили нас в школе-интернате в поселке Залесный – зеленом пригороде Казани по Горьковскому шоссе. Построили ребят сразу из нескольких школ и представили руководство: начальника сборов – свирепого подполковника со свирепой фамилией, замполита, зампотылу, командиров рот. Все вышеперечисленные товарищи являлись военруками школ и, соответственно, офицерами в отставке. А командирами взводов назначили солдат-дембелей. В одном из офицеров, а именно в замполите сборов, я узнал своего соседа по лестничной клетке, подполковника Николая Артемьевича Швецова. Этот человек, наравне с отцом, дядей и другим родственниками, стал в полном смысле этого слова моим неформальным наставником и советчиком не только в делах военных, но и вообще, что называется, по жизни. Он обладал особой манерой – мягко и настойчиво, а иногда и с юмором разъяснить молодому человеку незнакомую тему, а заодно ненавязчиво расширить горизонты восприятия жизни вообще. Сказывался большой опыт службы в ракетных частях и преподавания НВП в школе-интернате. Однажды он, когда вокруг не было никого, а я стоял на тумбочке, тактично показал, как правильно отдавать честь. Вроде бы мелочь, но это стало уроком на всю жизнь. Уже не говорю о его поучительных и смешных историях из службы!
В первый день все были возбуждены новой обстановкой. Громко обсуждали новые впечатления и смеялись. Словом, старались потратить много накопившейся энергии. И как выяснялось, не всегда положительной. Несколько одноклассников с благословения нашего сержанта-взводного отправились за красным вином, а большая часть пошла на травку поиграть в «кругового козла». Эта очень жестокая игра никогда мне не нравилась, и я стал наблюдать, как, словно взбесившись от свежего воздуха и свободы, парни решили порезвиться. Игра заключалась в следующем: два «козла» вставали, наклонившись, напротив друг друга, голова к плечу и сцепившись руками. Двое или трое «наездников» запрыгивали на них и пытались удержаться. Рядом в круге бегал «пастух» и старался ногами, не отнимая их от земли, зацепить свисающие конечности тех, кто удерживался сверху. Как только это происходило, тот, кого цепляли, сразу вставал на место «козла». А «пастух» получал статус «наездника». Однажды, ещё до сборов, будучи «козлом», я не выдержал тяжести трех парней, упал и сильно ударился о землю. Так сильно, что еле-еле отдышался. С тех пор я никогда не принимал участия в этом побоище. Происходило это буйство почему-то с завораживающей злостью и одержимостью. Было такое чувство, что всем участникам хотелось сделать больно друг другу: наступить, надавить, сломать…
В игру ввязался мой одноклассник, щупленький Саня Ривкин (здесь и далее фамилии, имена и отчества упоминаются настоящие, за исключением случаев, когда это оговаривается отдельно. – Авт.), и сразу встал за «козла». Я тогда ещё подумал, что другие бугаи его просто раздавят. Увы, но мысли имеют свойство иногда материализовываться. Не прошло и пары минут, как пять человек грохнулись на землю. Когда все встали, то Сашок лежал со сломанной лодыжкой и белым, как мел, лицом. В этот же вечер его увезла «скорая». Для него сборы закончились. А для нас подошёл к концу их первый день.
В другие дни мы стреляли, бегали километр и сто метров, подтягивались, окапывались, топали по плацу, стояли в наряде и, разумеется, перед сном слушали были и небылицы сержантов.
Стрельбе мы посвятили целый день. После плотного завтрака (кормили, надо сказать, неплохо, а главное, обильно) долго прошагали по лесу до небольшого дола. Потом столько же ждали своей очереди. На стрельбище я получил палкой по заднице от военкоматского майора за то, что не смог быстро вставить магазин в автомат. До этого в школе мы бесчисленное количество раз тренировались и вставлять, и вынимать рожок, делая это и стоя, и лежа. Видимо, я переволновался – был слишком возбужден и бурно радовался успехам товарищей. Сам факт того, что мы держали оружие в руках, тем более в первый раз, добавлял адреналина в кровь. Потом я много раз убеждался в том, что при стрельбе разными по характеру и возрасту людьми одинаково быстро овладевал пьянящий кураж. Кстати, я неплохо выполнил упражнение – три патрона одиночных и пять очередью. Из трех выбил двадцать восемь очков. По крайней мере, в нашем взводе только один отстрелялся лучше – на одно очко больше. А у остальных получилось хуже. Не обошлось и без опасных курьезов. Один балбес из нашего взвода сначала чиркнул пулей землю в метре от себя, а когда на него наорал тот же майор, с перепугу скосил очередью дальние березки.
На другой день сдавали спортивные нормативы. Я, как всегда, «умирал» на километре, но результат получился неплохой. Правда, потом мне шёпотом сказали, что дистанцию немного сократили. Зато стометровку я пробежал в группе лидеров. Без проблем отжался двадцать пять раз, но «кишкой» провисел на перекладине, с огромным трудом подтянувшись всего пять раз, вместо десяти зачётных.
Когда на другой день все отправились копать окопы, бегать в атаку и бросать взрывпакеты, мне повезло – поставили в наряд. Я и ещё трое из нашего взвода заступили на дежурство по казарме. Она представляла собой двухэтажное здание с большими комнатами на втором этаже, где размещались спальни, а на первом находились кабинеты офицеров и другие помещения. Сама тумбочка стояла на первом этаже, напротив входа, рядом с большим баком для воды. С моим первым в жизни нарядом получилась путаница. Меня назначили дежурным. Я не должен был спать ночью, а отдыхать днём. Но получилось наоборот. То ли я не понял, то ли мне не объяснили толком. Наказание последовало быстро. Дежурный офицер, узнав об этом, поменял меня с одним из дневальных. Мы помыли пол, вытерли пыль, в том числе под панцирными кроватями, помня о том, что предыдущий наряд наказали за грязь именно в этих местах. Немного подурачились, когда убирались в комнате начальника сборов. Один парень надел подполковничий мундир и понес тарабарщину в мегафон, изображая артикуляцию и речь офицера. Было смешно. Было бы ещё «смешнее», если бы нас застукали.
Но особо мне запомнился момент, когда потные и запыленные, «умирающие» от жажды в помещение ворвались ребята и бросились к питьевому бачку. Я как раз стоял на тумбочке и подумал, что меня разнесут на части вместе с ней и с баком. Парни выпивали по пять стаканов, но и потом не отходили далеко, а стояли рядом и тупо смотрели, как пьют другие. Мы всем нарядом сначала не без труда выстроили очередь, а потом под крики остальных несколько раз наполняли ёмкость. День выдался жарким, и многие еле дошли до источника. А нам до конца дежурства пришлось выслушивать подколы по поводу того, что как мы тут прохлаждались, а народ в это время «погибал» на жаре.
Несколько слов необходимо сказать о политзанятиях. Их проводил наш командир роты, низенький подполковник с выразительным лицом. Он тихим голосом старательно внушал нам, кто же сегодня является врагом СССР. Естественно, что таковыми были американцы, западные немцы и китайцы. Он смешно изображал китайца, как тот лезет через границу и мечтает убить советского солдата. Не обошлось без модного анекдота о резиновой бомбе, которую сбросили на Китай и она до сих пор прыгает, поэтому потери Поднебесной в живой силе постоянно растут. Затем на полном серъёзе он начал обсуждать то, сколько китайцев должен убить каждый советский солдат, если начнётся война, а также проблему утилизации трупов. Тем более что их будет много, поскольку в Китае огромное население. И армия у них многочисленная, плохо вооруженная, но солдаты очень выносливые. В общем, из слов подполковника получалось, что война с этой страной не за горами. Но мы все равно победим, потому что наша армия лучше вооружена и самая лучшая в мире. Внедрял все это он в нас на свежем воздухе и на зелёной травке, так сказать, в неформальной обстановке и производил впечатление доброго и слегка подвыпившего дядьки, который, расслабившись после сытного ужина и трудового дня, учит уму-разуму своих сынков и заодно соседских ребятишек.
Кто бы мог подумать, что через год, заменив очередного выбывшего военрука, этот добрый «китаец» (так мы назвали его после сборов) заставит своих учеников бегать и окапываться зимой, и от его усердия и точного соблюдения учебного плана будет стонать вся школа. Хотя, если смотреть с другой стороны, всё было правильно – он готовил будущих солдат в обстановке, хоть в какой-то степени приближенной к службе. Но мы об этом узнали, уже выйдя из стен родной школы, и возблагодарили судьбу за то, что нам достались совсем другие военные учителя.
Необходимо выделить взводных – сержантов. Они были все одинаковы, за исключением одного, в том смысле, что каждую ночь в пьяном виде совершали набеги на близлежащие пионерские лагеря. Иногда вместе с ними веселиться отправлялись и некоторые мои одноклассники-одновзводники. После утренней поверки они заваливались спать где-нибудь в лесочке. А днём, уже опохмелившись и греясь на солнышке, сержанты брехали нам про армию, иногда откалывая такие номера, что большинство из нас от смеха каталось по траве. Именно тогда я услышал знаменитый афоризм: «Дневальный? Тащи станок …ый!».
Естественно, что при таком образе жизни на вечернем построении офицеры периодически рассказывали о ЧП в пионерлагерях и предупреждали нас об ответственности. Но самое интересное, что происшествия как раз случились, как это ни парадоксально, во время построений. Один раз кто-то из нашего взвода, изрядно «приняв на грудь», не вытерпел и облегчился прямо в строю. Вообразите такую картину: взвод ушёл, а на его месте осталась лужа мочи! А во второй раз было все одновременно смешнее и серьезнее. Один из наших «героев», видимо, плохо закусив после большого количества бормотухи, решил прямо во время вечерней поверки опорожнить желудок. Делал он это постепенно, и все это время наш взвод, как и два соседних, сильно и упрямо кашлял, чтобы хоть как-то заглушить утробные звуки. Но ведь надо было ещё пробежать по крыльцу мимо стоящих офицеров бодрыми и не качающимися! А потому тех, кто уже не мог идти, тащили на руках.
Я всё это время давился от смеха, поскольку выразить свои чувства открыто было нельзя. Сначала в строю, а потом, когда нас в одних трусах уже в казарме построили и стали разбираться, кто же это натворил. Офицеры грозили, уговаривали и кулаками махали, а я стоял, закусив губу. Может быть, мой смех был нервной реакцией на происходящее, а может, мне было просто весело смотреть на не вязавших лыка товарищей. Скорее всего, и то и другое. Но никто ничего не сказал.
На следующий день нас развозили на автобусах по школам. Там мы сдали макеты автоматов, пилотки и ремни. Радовались, конечно, безмерно. «Дембель, дембель, дембель…», – неслось со всех сторон. Но до настоящего дембеля было ещё ох как далеко!
Позднее, в конце февраля 1981 года, в десятом классе, мы проходили очередную комиссию, где нам выдавалось приписное свидетельство. В нём уже было отмечено, что данный семнадцатилетний молодой человек приписан к военному комиссариату Кировского района города Казань. Звучит, чёрт побери, даже спустя много лет! А кроме этого, хоть и формально, но определялся род войск, куда может быть направлен будущий призывник. Происходило это в Доме культуры имени 10-летия ТАССР. Мы заходили в несколько комнат в одних трусах, где у нас проверяли слух, зрение, осматривали поверхность тела, измеряли давление до и после десяти приседаний, заглядывали в рот, нос, уши, измеряли рост и взвешивали. И, конечно, внимательно смотрели на стопы (в наше время каждый пацан с глубокого детства знал, что с плоскостопием в армию не берут). Особенно врезалась в память проверка слуха. Меня поставили в угол большого кабинета, а в другой угол встала врач и громким шёпотом произносила двухзначные цифры. Я с лёгкостью услышал все. Потом наши острословы подсмеивались над самым неуклюжим одноклассником. Он вместо цифр произносил: «Да слышу я, доктор. Хочу служить в артиллерии. И совсем я не глухой!» Ещё я запомнил комнату, освещённую яркой лампочкой снизу. Оказалось, что это горит лампочка под стулом с дыркой для проверки половых органов. Она была настолько яркой, что мне даже стало жарко в том месте, которое и освещала лампа.
Запомнились два прикола, без которых наверняка не обходятся такие мероприятия. Объектом этих шуток стал все тот же «глухой» по имени Лёня. Сначала доброхоты направили его раздетым на доклад к военкому, куда все по окончанию обхода заходили уже в одежде. Смеху было много. С другой стороны, сам виноват. Мог бы и догадаться, что недаром стоящие в очереди одетые одноклассники уж больно быстро пропустили его вперед. Но это было ещё не всё. Не успел он обидеться и простить остряков, как тут же его подставили круче. Через коридорчик наша раздевалка соединялась с кулисами небольшой сцены, которая в свою очередь венчала небольшой репетиционный зал. А там, во время проверки здоровья будущих призывников, предыдущие партии молодых людей слушали выступления ветеранов. Да, да, именно на эту сцену и вышел в длинных, цветных семейных трусах наш Лёня. «Так надо, Лёня. Все проходили через сцену и тебе надо!» Смеялись до боли в животе! Ну, нельзя же быть таким наивным – даже когда над тобой потешаются, одаривать всех идиотской улыбкой!
Наконец подошла и моя очередь зайти в комнату, где заседала комиссия, строевым шагом подойти на некоторое расстояние к столу и отрапортовать, что такой-то призывник, уже не помню для чего, прибыл. Начал с обращения: «Товарищ подполковник…» Такое звание было у военкома. Редко, кто из нас мог выполнить весь церемониал полностью и без помарок. То шаг был не строевой, то призывник сбивался и путался в докладе. А одного рассерженный военком заставил трижды подойти к нему и четко доложить. (Лишь спустя несколько лет я понял смысл одного из многочисленных и замечательных армейских афоризмов – «подход-отход»).
Но самое интересное было впереди. Я достаточно уверенно, как мне показалось, подошел и доложил. Не посмотрев на меня, райвоенком погрузился в чтение толстенной папки, которая была моим личным делом. Остальные члены комиссии, которых оказалось больше, чем я ожидал увидеть, лишь вяло скользнули по мне взглядом. После длиннющей паузы, так и не подняв на меня глаза, комиссар тяжело и зло выдавил из себя совершенно неожиданное:
– Сидел?
Это был нокдаун.
Неужели после столь внимательного изучения дела, где были и номер школы, и характеристики, и, наконец, по моему виду подполковник не понял, посещал ли я места не столь отдалённые или нет? Мне показалось, что, получив отрицательный ответ, этому орангутангу в зелёной рубашке стало жаль, что я не успел побывать там. – В артиллерию! – и он с шумом захлопнул папку.
Затем нас усадили в небольшом зале, на сцене которого недавно фланировал в «семейках» наш Леонид, и здоровенный капитан с пропитым красным лицом стал объяснять, как важно и хорошо для нас служить в армии. Короче – почётная обязанность и точка. Потом он вдруг, не скупясь на эпитеты, начал хвалить нас. Что будто он таких замечательных парней, ни секунды не сомневаясь, всех бы до одного принял в военные училища. К тому же офицеры получали по тем временам хорошую зарплату, ездили к месту службы и на отдых только в купе и за счёт государства, а их семьи – за полцены, да к тому же бесплатное питание в авиации, на флоте и в ракетных частях. А ещё есть бесплатная форма, да не одного вида. И девушки отдают предпочтение именно курсантам и прочее и прочее…
Надо отдать должное агитатору. Почти у всех подготовленных для такой пропаганды парней загорелись глаза. И уже через неделю подавляющая часть мужского состава двух выпускных классов снова проходила эту медкомиссию, но уже для поступления в военные училища. Перед этим мы несколько раз посещали военкомат и изучали списки военных вузов. Я выбрал высшее военное политическое училище во Львове, где, в том числе, готовили военных журналистов. Фантазии уже уносили меня на поле боя, где я в полевой форме, затянутой портупеей, собираю материал, разговариваю с солдатами и, естественно, просматриваю готовые гранки со своими статьями. Красота!
Потом наступил день прохождения комиссии в Татвоенкомате. Томили нас долго, сначала на улице, потом в помещении. Наконец раздали документы и пустили по врачам. Тут и зарубили мою мечту об офицерской карьере! Оказалось, что у меня слишком плохие глаза, чтобы стать военным журналистом. Зрение у меня было тогда плюс три на левый глаз и минус два диоптрия на правый. Очки я не снимал, так и проходил эскулапов. Но оказалось, что в солдаты я гожусь, а в офицеры нет.
– Как ты в атаку в очках побежишь? – с сочувствием задала риторический вопрос старая врач.
Я попытался объяснить ей, что хочу стать военным журналистом, а им совсем не обязательно показывать чудеса героизма на поле боя, но она лишь мстительно усмехнулась, мол, нас не обманешь, и расписалась под вердиктом: «Не годен». Что и говорить, было горько. Майор, который сопровождал нас из района, видя мои переживания, посоветовал пройти врачей по новому кругу, но уже «без окуляров», выучив буквы в таблице. Что я и сделал. Снова, в третий раз, уже ненавистный ДК. Но окулист мне объяснила, что они могут пропустить меня, однако в облвоенкомате меня все равно зарубят.
Все это время, когда проходили комиссии и подготовка к ним, мы не учились. Ходили по различным инстанциям и собирали многочисленные документы и подписи. Это было замечательное время. Мы могли разгуливать в одежде по школе и стучаться в любую дверь. И при этом с нами очень любезно разговаривали все учителя. Каждый раз кто-нибудь из педагогов подбадривал, хлопал по плечу. В этот момент мы являлись, если не героями, то, по крайней мере, лучшими учениками. Ещё бы – без пяти минут защитники Родины! Не менее важно и то, что мы все поднялись в глазах у наших одноклассниц. Правда, каждый из нас сделал шаг вперед с разных позиций. Но движение вверх явно было. Но как только кампания закончилась, всё сразу встало на свои места. Мы опять стали учениками, от которых требовалось беспрекословное подчинение школьному режиму. Настали серые будни. «Сволочь, подонок, дурак». Этими эпитетами награждали почти всех школьников многие учителя во главе с директором. И тогда, и тем более сейчас, я понимаю, что в большинстве случаев обзывают учеников без особых причин, а ради профилактики. Конечно, не все учителя позволяли себе такую вольность, но «драконов» было большинство. И это происходило в спецшколе, официально «с преподаванием ряда предметов на французском языке», где, в основном, учились дети «больших» родителей, как правило, начальников разных уровней!
Безусловно, разные причины заставляли порядочных людей быть грубыми со своими подопечными. Чтобы совсем не отклониться от темы повествования в другую, не менее интересную сторону нашей жизни – школу, хочу закончить этот экскурс маленькой историей. Как мне кажется, она в полной мере отражает настроения того времени, которые царили в системе среднего образования.
Дело было зимой в шестом или в седьмом классе. Я, как бывало частенько, был простужен и сидел дома. Вдруг среди бела дня ко мне пожаловали одноклассники. Вроде бы проведать, а неофициально – с просьбой о помощи. Надо сказать, что с пятого по десятый класс я был командиром знаменной группы, сначала пионерской дружины, а потом и комсомольской организации. Для совсем молодого поколения поясню, что при Советской власти так назывались общественные молодежные организации. У каждой из них было свое Красное знамя, которое выносилось на торжественные мероприятия и собрания этих организаций. Занимались этим почетным делом три человека: знаменосец, он же командир, и два ассистента – конечно, мальчик и девочка. Я был стройным, высоким и к тому же активистом. Поэтому и таскал знамя шесть лет.
Оказалось, что в то время, когда я сопливил и чихал, должен был пройти ежегодный смотр знамённых групп школ района. Опять же замечу, что во всех таких соревнованиях мы всегда побеждали и выходили в следующий тур – на республику, где тоже побеждали, сколько я помню. Короче говоря, я должен был ещё не окончательно окрепшим после болезни идти на смотр. Тогда над фразой «Общественное должно быть выше личного» смеялись гораздо меньше, чем сейчас. И уж точно меньше думали о том, как проводят этот лозунг в свою жизнь те, кто его проповедовал. Поэтому моё «не знаю» прочитывалось однозначно – приду. Родине нужны были герои!? Без проблем!
Понял это и мой отец, пришедший проведать меня с работы. Он накричал на меня, что я ещё болен и моё место в постели. Через час с неприятным осадком после реакции отца я притопал в школу. Шли уроки, и в коридорах было пусто. «Ну и хорошо. Никому не придётся объяснять, что да как», – подумал я.
Я поднялся на третий этаж и столкнулся с учительницей истории и обществоведения. Заслуженный работник милиции ТАССР, она, по её словам, отдала многие годы жизни воспитанию трудных подростков. При этом не имела своих детей. Она разделила наш класс на любимчиков и врагов. Возносила и клеймила одинаково страстно. Порой ошарашивала ненавистью к чужому мнению. Выворачивала наизнанку перед нами свои отношения с родителями учеников и учеников с ней. Подчеркивала, что предпримит все усилия, чтобы устроить любимчиков в университет, а двоечников выгнать в ПТУ. Немного странный человек, но, увы, продукт своего времени.
Мы поздоровались. Она была в курсе, ради чего меня вызвали. Стала меня хвалить, при этом сюсюкала и гримасничала. Мне стало неприятно. Даже попыталась погладить меня по голове. Я увернулся. Видимо недовольная моей суховатой благодарностью она и решила сказать те слова, которые и сейчас меня потрясают цинизмом и слепотой:
– У-у-у-у, гнида, ты, паскудная! – такова в её устах была высшая благодарность.
А на смотре мы выступили и победили. Как всегда.
Возвращаюсь к перипетиям, связанным с поступлением в военные училища. Почти все мои одноклассники благополучно прошли республиканскую медкомиссию и стали ждать вызова из училищ. Мою неудачу ребята и офицеры расценили, как неумение обойти закон и обмануть врачей. Что и было сделано на комиссии в Татвоенкомате, когда друганы, пользуясь тем, что сопровождавший нас офицер был «в доску» пьян, взяли личные дела и подправили всё то, что мешало им считаться годными к профессиональной службе. Последовать их примеру я не решился, и поэтому вердикт врачей был тот же.
Но то была зима. Летом настроения почти всех абитуриентов резко поменялись. Часть народа просто раздумала делать военную карьеру. Те немногие, которые всё-таки решили поступать, в большинстве своём вдруг сдавали экзамены на двойки или не могли подтянуться на перекладине и пары раз. Хотя в школе они показывали результаты прямо противоположные. Оказывается, тех нескольких дней, которые они провели в стенах училища, вполне хватило, чтобы от их романтического впечатления о службе не осталась и следа. Только двое из десятка кандидатов захотели поступить. Но один сбежал до присяги. А другой, проучившись год, второй дослуживал солдатом. Итог получился совсем интересным. Из всех ребят, в конце концов, только двое стали офицерами – я и мой одноклассник после института, где вместе и учились.
Заканчивая описание школьной военной одиссеи, не могу не сделать один банальный вывод: какими же мы были глупыми и наивными юнцами, принимая главное решение в нашей жизни!
