Читателям > Каталог книг издательства "Москва" > Кто "убил" "Статус", или Преступление без наказания > Глава 1. Моя алия
Я приехал в Израиль совсем молодым человеком и полюбил страну. Я возмужал здесь и получил первый серьёзный жизненный опыт и закалку. В полной мере «взошел наверх» - в соответствии со значением слова «алия». Силы для того, чтобы начать бизнес, успешно развивать его, биться за него, дала мне моя новая страна и моя семья. Я – истинный еврей, семья для меня – святое, основа, благодатная почва. Меня мои родные научили, в первую очередь, держать удар и отвечать на него. «Ты не боксёрская груша» - уяснил я свой первый жизненный девиз. Пару слов скажу о своей алии, это важно.
Во всякие секции я и до этого ходил – приличные, без мордобоя. В музыкальную школу, радиокружок, баскетбол, бальные танцы. Все это множество занятий я выбирал, движимый любопытством. При этом я не стремился к рекордным достижениям, зато понимал, как устроены разные стороны жизни.
И тут – бокс! Не спросясь, не посоветовавшись! Аз ох-н-вэй!
Можно себе представить, что сказали у меня дома.
Медицинскую справку для секции я тайно взял у своей тёти Бэллы, одного из лучших педиатров города. За что тетя Бэлла имела нагоняй от моей матери, воплощавшей хрестоматийный образ еврейской мамы. Благодарные сыновья великого народа сложили такой анекдот: «Чем отличается террорист от еврейской мамы? – С террористом, в принципе, можно договориться!» И только евреи знают, какая в этой шутке доля шутки, а какая – бесконечной любви и признательности нашим мамам...
Так вот.
С тётей Бэллой я как раз договорился. Последовавший за этим телефонный разговор звучал так:
- Бэлла, ты с ума сошла! У него и так было сотрясение, без бокса!
- Гитка, успокойся. Пусть мальчик сходит. Пусть ему там набьют морду. Он будет мужчина, и уже скоро! Мужчине полезно. А то – бальные танцы…
Слава Б-гу, у нас была очень сплоченная семья. Папа принимал живейшее участие в моём воспитании и растил сына вовсе не неженкой. Он приучил меня с самого детства бегать по утрам. Бывало, что папа поднимал меня на эти пробежки чуть ли не ремнём. Еще я интересовался баскетболом, радиоделом и ходил в кружок «Юный десантник». Так что нельзя сказать, что я был принцессой на горошине, утопающей в тёплых перинах и не знающей, что такое утренняя зарядка. Бокс папа тоже одобрил.
Мой отец, пока мы росли, был «несущей стеной» в семье и считал своим долгом сделать так, чтобы мы ни в чём не нуждались. Специальность инженера-механика представлялась ему не очень плодотворной в этом плане, и он профессионально занимался спортом, выполнял с товарищами высокооплачиваемые строительные подряды (тогда это называлось «шабашить»), занимался фотографией при комбинате бытового обслуживания и на этом отлично зарабатывал. Мама была в Курске главным нефрологом, всего добилась своими силами, прошла путь от участкового и врача реанимации до ведущего специалиста города. Бывало, мы с сестрой Руфиной в детстве сидели у мамы в ординаторской: она не могла отлучиться домой и заняться нами, потому что в её помощи нуждались тяжелые больные.
Я люблю город моего детства. Курск – одна из твердынь чернозёмной России, житница, крестьянский край. Жители этой земли описаны еще в великом «Слове о полку Игореве». Я вспоминаю город и его жителей с благодарностью, но во всех краях и почти у каждого человека в период взросления бывает конфликт со сверстниками. Курск тут ни при чём. Это случается с подростками и в Лос-Анджелесе, и в Южно-Сахалинске, и в Киеве.
В моём классе, как в любом классе, была компания пацанов, которые не желали учиться и подчиняться правилам, а желали самовыражаться, задирая тех, кто от них отличается. Не знаю, как их одним словом назвать. Хулиганы? Да нет, все мальчишки хулиганят, я и сам такой был… Неблагополучные? Да нет, у них были нормальные с виду родители… В общем, проблемные. Для меня в первую очередь. Примерно с четвёртого по седьмой класс у меня была эта проблема. Мама моя всегда говорила: «Нужно гордиться тем, что ты еврей. Мы – избранный народ. Ты – правнук знаменитого раввина». Маминого деда при Сталине арестовали, а потом сослали в Сибирь за то, что он учил евреев Торе и Закону, когда полагалось всем быть безбожниками. В самые что ни на есть советские годы в доме моих деда и бабушки отмечали все иудейские праздники. Отмечать-то отмечали, но распространяться об этом широко было не принято. А я мог, явившись в школу с ханукальными деньгами, громко хвастаться так примерно: вот, если бы у вас всех был праздник Ханука, вам бы тоже дали столько денег! Характер у меня был, как у всех в переходном возрасте, колючий и несговорчивый. Просили же меня дома про Хануку не орать на всех углах… Поэтому той группке пацанов, которой хотелось быть круче всех, было просто ко мне прицепиться. Они пару раз обозвали меня «жидовской мордой», я - в драку, они в ответ с тумаками. Так конфликт сложился и вызрел. Еврейство моё сыграло тут не главную роль. Главным был мой неуживчивый характер.
Отец в мои разборки в школе не вмешивался, потому что я не жаловался. И папа считал, что я правильно себя веду. Вот если Руфину обидят, сказал он, я приду защитить девочку. А мальчик не станет мужчиной, если я буду регулировать за него подростковые конфликты.
В общем, я понял, что не сделаться боксёрской грушей – это моя и только моя задача. Это первый мой шаг к осознанию того, что опираться надо на свои силы. Надо было становиться не грушей, а боксёром – в прямом и переносном смысле. Отсюда и возник выбор секции – к ужасу мамы. Тем более что в старших классах школы я был щуплым и невидным. Но оказался, по крайней мере, жилист и вынослив – спасибо и папиным пробежкам, и баскетболу, и боксу.
Ходил-то я туда недолго. С полгода. Достаточно было овладеть несколькими основными ударами: я же не в мухамеды али метил, а просто хотел уметь защищаться. Пару раз у меня получилось дать своим обидчикам, может, и не блестящий, но вполне достойный отпор. И больше меня не трогали.
Мне с самых ранних лет не хотелось быть похожим на «еврейского сыночка» из анекдотов и песенок. Это вообще расхожий штамп, очень редко соответствующий действительности. Еврейские сыновья, воспитанные еврейскими мамами и папами, любящими и самоотверженными, хотя и несколько хлопотливыми, получаются в большинстве случаев сильными, достойными людьми. Примеров достаточно и в истории, и в литературе: у Бабеля, Шолом-Алейхема, Исаака Башевиса Зингера.
Это мне-то слабо?!! – сказал я себе. И сам себя не подвёл. Я больше и не помню, когда так уходил с головой в какое-нибудь занятие. Я сел за книжки, взял у сестры конспекты (откуда у меня, растяпы, свои-то?) и к экзаменам одолел все нужные дисциплины, как выражались в дореволюционной России, «на ять». Аттестат я гордо предъявил семейству. И знаете, что главное в этой истории?
Даже не собака. Её так и не разрешили – мама взмолилась о пощаде, у неё оказалась аллергия на шерсть домашних животных. Мне даже честно сказали, что это и была основная причина того, что собаку столько лет не заводили. А пообещали мне её, наконец, завести, чтоб меня подстегнуть. Никто не верил, что я смогу «на все пятерки», вот и поманили меня заведомо недостижимым призом.
Это был первый случай, когда я действовал под девизом, которому меня потом крепко научит армия Израиля: всё возможно, всё у тебя в голове. Может, несколько идеалистично, зато хорошо мотивирует.
Воплотилась моя детская мечта о собаке, когда я стал уже бизнесменом. Белка – золотистый ретривер, независимая и добрая, очень преданная. Я люблю в шутку говорить, что у нас в доме один настоящий человек – Белка…
После восьмого класса я и вовсе ушел в строительно-монтажный техникум. Там ситуация оказалась зеркальной по отношению к школьной. Мы с приятелем Мишкой были два еврея среди неевреев, но в группе как раз стали лидерами. Не то что бы бить нас никому в голову не приходило – нас честно и единогласно избрали старостой и комсоргом. Наверное, решили, что у еврея лучше получится считать деньги: я был как староста ответственным за выдачу стипендий.
Но однажды сложилась ситуация, показавшая, что дело даже не в стипендии: просто мы были уже повзрослее и правильно себя поставили.
Послали нас от техникума в колхоз. С местными мы ухитрялись не враждовать, а плодотворно сотрудничать. А именно – мы играли с ними в футбол. Так как в понимании местных играть просто так было неправильно, играли мы «на интерес». В соответствии с нашими представлениями о взрослости, «интерес» составляла водка: победившая команда получала бутылку.
Мы играли лучше, и всю полагавшуюся за победы водку выпить было еще сложно – всё-таки нам было всего по шестнадцать лет. Выигрыши копились в вещмешке у Мишки, и там-то спиртное и нашла преподавательница техникума. За возмутительное укрывательство водки среди личных вещей товарищ мой был лишён стипендии на ближайший семестр.
Наказанный на деньги Мишка оказался, по сути, виноватым за всех – у него просто был самый большой вещмешок. Поэтому я призвал одногруппников ежемесячно скидываться и возмещать ему отсутствующую стипендию. Ни одна душа не возразила.
Это решение показалось всем вполне справедливым, и, подозреваю, наш с комсоргом авторитет тоже сыграл свою роль. Вообще, мое решение пойти после восьмого класса в техникум было воспринято в семье тоже не без беспокойства. Я школьную учебную программу одолевал без труда, разве что ленился. А из восьмого, все помнят, в техникумы уходили обычно глуповатые, неблагополучные, хулиганистые. Я же просто захотел, как часто бывало, увидеть жизнь ещё с одной стороны и научиться чему-то полезному. Заодно узнал много нового из области отношений между людьми, законов лидерства, перипетий дружбы и приятельства.
Спасибо всем первым моим наставникам – за жизненный опыт и волю к победе. Школа и секция бокса впервые подтолкнули меня к мысли о том, что не всё на свете безоблачно, не все окружающие обязаны тебя любить, но при этом нельзя становиться боксёрской грушей. Учёба в техникуме, дальнейшее взросление доказали: ни раскисать, ни ожидать, что кто-то решит за тебя твои проблемы, не стоит.
Жизнь будет меня и дальше этому учить – в новой, поначалу чужой стране, в вооружённых силах Государства Израиль, в бизнесе, в работе с государственными структурами.
Но сначала была эмиграция.
Страшновато сначала было, а как же.
Наверное, нас можно было назвать настоящими сионистами. То есть людьми, чья жизненная цель – поселиться на земле обетованной и принести ей максимальную пользу. А уж польза для самих себя получится автоматически.
Сионизм как идеологию сформулировал, как мы знаем, австро-венгерский еврей Теодор Герцль. Идея его сводится к тому, что евреям всего мира лучше всего будет в собственном государстве, потому что в прочих государствах они почему-то всем мешают. Неевреев Герцль, кстати, тоже приглашал в этот дом, если они этого хотят и обязуются прилично себя вести.
Так что сионисты – это не те, кто считает, что евреи лучше и главнее всех. Это те, кто берет свои пожитки и уезжает на историческую родину со словами: спасибо всем за гостеприимство, но там мой дом.
Вот примерно по этой причине и уехала моя семья.
Тогда, в конце восьмидесятых, только набирала обороты перестройка, ещё не начался избыток свободы в сочетании с нехваткой еды, который придавит российских граждан в девяностые и обратит многих бюджетных нищебродов в мелких торговцев чем придется. Мы, вообще, жили в достатке, потому что никто в семье никогда не бездельничал. Мне в моем детстве всего хватало (я же еще был младшенький!), проблемы решались, любые жизненные ситуации утрясались. Разумеется, у родителей были весьма обширные связи. Можно сказать, мы были советской элитой. Но именно в то время, в конце восьмидесятых, идея «будущего на исторической родине» захватила еврейскую общественность. В эти годы, видимо, родился анекдот про то, как еврей вмешивается в чужой разговор: «Не знаю, о чём вы тут говорите, но надо ехать, надо ехать!» Вот все и поехали, потому что покинуть бывший «совок» стало проще. Друзья убеждали и сманивали друзей, родственники – родственников. Конечно, немало людей ехало за мечтой о заграничном достатке с полными прилавками. Но справедливости ради надо сказать, что тогда многие евреи вдруг остро ощутили свое еврейство. Действительно, говорю без капли сарказма, захотели в некий свой дом, который придумал еще в конце девятнадцатого века Теодор Герцль.
А тут ещё грянула в полный рост гласность! Сколько нового узнали бывшие советские граждане о своей стране «с непредсказуемым прошлым», о ее руководителях – давних и современных, о плачевном состоянии экономики, о катастрофическом загнивании важных сфер: медицины, образования, армии!
Сия последняя вызывала у моей семьи особенное беспокойство. Ибо мне скоро предстояло быть в эту армию призванным, а тогда только и было слышно, какое там растление, дедовщина, произвол командиров и неуставные отношения. Повесть «Сто дней до приказа», художественный фильм «Караул» подлили масла в огонь. Все вправду испугались, особенно матери. Ведь идея «косить» от армии родилась тоже где-то в эти годы. В Советском Союзе все шли служить и ничего не боялись, хотя пресловутая дедовщина – дитя конца шестидесятых. Видимо, в моей семье волновались и из-за вышеописанных проблем самой армии, и из-за особенностей моего мировоззрения. Вы, должно быть, уже поняли по моим предыдущим строкам, что я был отнюдь не сахар. Моя мама не была бы еврейской мамой, если бы не беспокоилась, как я с таким характером буду в этой армии. Вот эта мысль в совокупности с мыслью о том, почему бы нам, евреям, не поехать жить к евреям, наверное, и определили наше решение перебираться на землю обетованную.
Для нас она совсем не была «землёй, текущей молоком и мёдом». Наоборот, жизнь была не мёд. Надо было начинать всё заново, и это не фигура речи. Благоустроенная квартира, многолетняя работа, привычный круг общения остались в Курске. А ещё мы ведь уезжали из Советского Союза. Только через год после нашего отъезда случился демократический переворот и роспуск СССР. А тогда ещё не объявили в стране капитализм, нельзя было продать квартиру, вывезти с собой значительную сумму денег. Родители были в Курске люди с положением, а в новой стране пришлось, как вчерашним студентам, доказывать, что ты можешь приносить пользу. Мама после двадцати лет работы врачом и положения главного специалиста города была вынуждена проходить профессиональную переквалификацию. Отец сначала пошел поливать газоны, затем окончил курсы переподготовки для инженеров и устроился работать по своей институтской специальности, по которой почти не работал в Союзе. Мне пришлось искать неквалифицированную работу и зачастую получать меньше установленного минимума оплаты труда.
И всё-таки мы были благодарны нашей новой родине. Она бесплатно учила нас ивриту, предоставляла возможности устроиться на работу, выучиться профессии. Я сам потом внедрюсь в этот бизнес, достигну в нем успеха. О судьбе моей компании будет еще долгий и, к сожалению, невесёлый разговор.
А пока мы начинали с того, что учили новый для нас, совершенно не родственный русскому, причудливый язык царя Давида. Однако я увлекался тогда общением со своими русскоязычными сверстниками, много гулял по ночам, как и положено молодому парню. Занятия в ульпане были для меня скучноваты. Ивритские огласовки, сопряжённые конструкции и биньяны глаголов быстро меня утомляли, и я на занятиях неприлично спал.
Потом моя мама поузнавала, куда в этой стране можно пристроить такого, как я, оригинала. Ей посоветовали интернат по подготовке технических специалистов для армии на военной базе, где спать на занятиях никому не позволяют и дисциплина войсковая. Я уж совсем было начал учиться как человек, но попал в историю: меня отчислили за потасовку. Я, в общем, не так уж был неправ, но драться было не надо. Пришлось получить через биржу труда специальность сварщика и до армии работать. Это тоже был неплохой опыт, который мне не раз пригождался.
Часто бывают ситуации, когда надо поступить по зову сердца, даже если тебя все вокруг не одобрят. Вероятно, это и называется интуицией. Мне неоднократно пригодится это «шестое чувство», когда я буду заниматься бизнесом. Ведь бизнес – это игра на деньги с большими рисками. Но до бизнеса мне предстояло ещё дорасти. Пока меня ждал армейский опыт.
Иврит я хватал на лету. К счастью, плотная языковая среда и не таких, как я, выручает. Когда никто вокруг тебя ни слова на другом языке не молвит, поневоле научишься.
Вообще, армия сделала из меня совсем другого человека, без преувеличений. Именно там я услышал из уст командира примерно следующее: запомните, вы можете всё. Все возможности человека – у него в голове. Вскоре этот тезис был мной проверен на практике.
Нам предстоял марш-бросок на десять километров. На пять и на семь мы уже ходили, справились прекрасно. Я совершенно не волновался. И вот практически на старте, когда разгонялись, я, не посмотревши под ноги, ухнул в яму с водой – тогда была дождливая зима, всё раскисло. Я ничего себе не повредил и даже выбрался сам, а идти дальше не могу, ноги не несут. Сам не понял, что это было – испугался, что ли. Пришлось моим товарищам весь путь тащить меня за собой за лямки боекомплекта – это было проще, чем открывать носилки. Помню два ощущения: внутри нестерпимый стыд, а над лицом - звезды в небе… Так и я, и мои сослуживцы примерили на себя один из непререкаемых законов службы в израильской армии: сколько человек вышло с базы, столько должно вернуться.
А через неделю надо отправляться в новый марш-бросок – уже на семнадцать километров. Я, признаться, после предыдущего раза довольно сильно трусил и даже хотел под надуманным предлогом остаться на базе. Но потом совесть взяла верх. При распределении дополнительных грузов сержант поручает мне (кроме боекомплекта, разумеется) нести десятилитровую канистру с водой – джерикан. Кто служил в израильской армии – знает. «Ну, всё, - подумал я -. Теперь моим сослуживцам придется тащить не только меня, но и десять кило моего груза». И вот мы двинулись, а я всё боюсь, что вот-вот мне станет невмоготу. Идём-идём, а я всё боюсь. И настолько я сосредоточился на ожидании неприятностей, что и не заметил, как мы преодолели семнадцать километров!
Вот тут-то я понял, что действительно всё у нас в голове. Придумаешь себе, что ноги отказали – и не сможешь идти, даже если ноги в порядке. Придумаешь какой-то подстёгивающий страх – и на этом страхе дойдешь до цели и не заметишь!
После таких испытаний начинаешь по-другому относиться к жизни. Понимаешь, как надо жить, чтобы выжить. После того, как я три года провел в палатках, жил в пустыне, даже был старшиной целой тренировочной базы и целиком отвечал за её жизнеспособность, мне в мирной жизни многое далось легче, чем другим. Я всегда помнил, что бывало хуже. В армии я осознал, что учиться необходимо, и это - огромное удовольствие. Научился отвечать за себя и за людей. Понял, что отлынивать от своего долга – непорядочно. Раньше я знал, что в жизни надо работать, но знал как-то со стороны, по опыту моих родных. Теперь это был мой собственный опыт: в израильской армии постоянно трудятся.
Эту навсегда поселившуюся во мне ответственность я понесу в мирную жизнь, в бизнес. Вместе с главными уроками армии. Первый: своих не бросают, сколько вышло с базы – столько должно вернуться. Второй: всё в голове, и тогда ничего невозможного нет.
Глава 1. Моя алия
Я приехал в Израиль совсем молодым человеком и полюбил страну. Я возмужал здесь и получил первый серьёзный жизненный опыт и закалку. В полной мере «взошел наверх» - в соответствии со значением слова «алия». Силы для того, чтобы начать бизнес, успешно развивать его, биться за него, дала мне моя новая страна и моя семья. Я – истинный еврей, семья для меня – святое, основа, благодатная почва. Меня мои родные научили, в первую очередь, держать удар и отвечать на него. «Ты не боксёрская груша» - уяснил я свой первый жизненный девиз. Пару слов скажу о своей алии, это важно.
Я – не груша!
Во всякие секции я и до этого ходил – приличные, без мордобоя. В музыкальную школу, радиокружок, баскетбол, бальные танцы. Все это множество занятий я выбирал, движимый любопытством. При этом я не стремился к рекордным достижениям, зато понимал, как устроены разные стороны жизни.
И тут – бокс! Не спросясь, не посоветовавшись! Аз ох-н-вэй!
Можно себе представить, что сказали у меня дома.
Медицинскую справку для секции я тайно взял у своей тёти Бэллы, одного из лучших педиатров города. За что тетя Бэлла имела нагоняй от моей матери, воплощавшей хрестоматийный образ еврейской мамы. Благодарные сыновья великого народа сложили такой анекдот: «Чем отличается террорист от еврейской мамы? – С террористом, в принципе, можно договориться!» И только евреи знают, какая в этой шутке доля шутки, а какая – бесконечной любви и признательности нашим мамам...
Так вот.
С тётей Бэллой я как раз договорился. Последовавший за этим телефонный разговор звучал так:
- Бэлла, ты с ума сошла! У него и так было сотрясение, без бокса!
- Гитка, успокойся. Пусть мальчик сходит. Пусть ему там набьют морду. Он будет мужчина, и уже скоро! Мужчине полезно. А то – бальные танцы…
Слава Б-гу, у нас была очень сплоченная семья. Папа принимал живейшее участие в моём воспитании и растил сына вовсе не неженкой. Он приучил меня с самого детства бегать по утрам. Бывало, что папа поднимал меня на эти пробежки чуть ли не ремнём. Еще я интересовался баскетболом, радиоделом и ходил в кружок «Юный десантник». Так что нельзя сказать, что я был принцессой на горошине, утопающей в тёплых перинах и не знающей, что такое утренняя зарядка. Бокс папа тоже одобрил.
Мой отец, пока мы росли, был «несущей стеной» в семье и считал своим долгом сделать так, чтобы мы ни в чём не нуждались. Специальность инженера-механика представлялась ему не очень плодотворной в этом плане, и он профессионально занимался спортом, выполнял с товарищами высокооплачиваемые строительные подряды (тогда это называлось «шабашить»), занимался фотографией при комбинате бытового обслуживания и на этом отлично зарабатывал. Мама была в Курске главным нефрологом, всего добилась своими силами, прошла путь от участкового и врача реанимации до ведущего специалиста города. Бывало, мы с сестрой Руфиной в детстве сидели у мамы в ординаторской: она не могла отлучиться домой и заняться нами, потому что в её помощи нуждались тяжелые больные.
Я люблю город моего детства. Курск – одна из твердынь чернозёмной России, житница, крестьянский край. Жители этой земли описаны еще в великом «Слове о полку Игореве». Я вспоминаю город и его жителей с благодарностью, но во всех краях и почти у каждого человека в период взросления бывает конфликт со сверстниками. Курск тут ни при чём. Это случается с подростками и в Лос-Анджелесе, и в Южно-Сахалинске, и в Киеве.
В моём классе, как в любом классе, была компания пацанов, которые не желали учиться и подчиняться правилам, а желали самовыражаться, задирая тех, кто от них отличается. Не знаю, как их одним словом назвать. Хулиганы? Да нет, все мальчишки хулиганят, я и сам такой был… Неблагополучные? Да нет, у них были нормальные с виду родители… В общем, проблемные. Для меня в первую очередь. Примерно с четвёртого по седьмой класс у меня была эта проблема. Мама моя всегда говорила: «Нужно гордиться тем, что ты еврей. Мы – избранный народ. Ты – правнук знаменитого раввина». Маминого деда при Сталине арестовали, а потом сослали в Сибирь за то, что он учил евреев Торе и Закону, когда полагалось всем быть безбожниками. В самые что ни на есть советские годы в доме моих деда и бабушки отмечали все иудейские праздники. Отмечать-то отмечали, но распространяться об этом широко было не принято. А я мог, явившись в школу с ханукальными деньгами, громко хвастаться так примерно: вот, если бы у вас всех был праздник Ханука, вам бы тоже дали столько денег! Характер у меня был, как у всех в переходном возрасте, колючий и несговорчивый. Просили же меня дома про Хануку не орать на всех углах… Поэтому той группке пацанов, которой хотелось быть круче всех, было просто ко мне прицепиться. Они пару раз обозвали меня «жидовской мордой», я - в драку, они в ответ с тумаками. Так конфликт сложился и вызрел. Еврейство моё сыграло тут не главную роль. Главным был мой неуживчивый характер.
Отец в мои разборки в школе не вмешивался, потому что я не жаловался. И папа считал, что я правильно себя веду. Вот если Руфину обидят, сказал он, я приду защитить девочку. А мальчик не станет мужчиной, если я буду регулировать за него подростковые конфликты.
В общем, я понял, что не сделаться боксёрской грушей – это моя и только моя задача. Это первый мой шаг к осознанию того, что опираться надо на свои силы. Надо было становиться не грушей, а боксёром – в прямом и переносном смысле. Отсюда и возник выбор секции – к ужасу мамы. Тем более что в старших классах школы я был щуплым и невидным. Но оказался, по крайней мере, жилист и вынослив – спасибо и папиным пробежкам, и баскетболу, и боксу.
Ходил-то я туда недолго. С полгода. Достаточно было овладеть несколькими основными ударами: я же не в мухамеды али метил, а просто хотел уметь защищаться. Пару раз у меня получилось дать своим обидчикам, может, и не блестящий, но вполне достойный отпор. И больше меня не трогали.
Мне с самых ранних лет не хотелось быть похожим на «еврейского сыночка» из анекдотов и песенок. Это вообще расхожий штамп, очень редко соответствующий действительности. Еврейские сыновья, воспитанные еврейскими мамами и папами, любящими и самоотверженными, хотя и несколько хлопотливыми, получаются в большинстве случаев сильными, достойными людьми. Примеров достаточно и в истории, и в литературе: у Бабеля, Шолом-Алейхема, Исаака Башевиса Зингера.
Что еврею хорошо – собака или водка?
Это мне-то слабо?!! – сказал я себе. И сам себя не подвёл. Я больше и не помню, когда так уходил с головой в какое-нибудь занятие. Я сел за книжки, взял у сестры конспекты (откуда у меня, растяпы, свои-то?) и к экзаменам одолел все нужные дисциплины, как выражались в дореволюционной России, «на ять». Аттестат я гордо предъявил семейству. И знаете, что главное в этой истории?
Даже не собака. Её так и не разрешили – мама взмолилась о пощаде, у неё оказалась аллергия на шерсть домашних животных. Мне даже честно сказали, что это и была основная причина того, что собаку столько лет не заводили. А пообещали мне её, наконец, завести, чтоб меня подстегнуть. Никто не верил, что я смогу «на все пятерки», вот и поманили меня заведомо недостижимым призом.
Это был первый случай, когда я действовал под девизом, которому меня потом крепко научит армия Израиля: всё возможно, всё у тебя в голове. Может, несколько идеалистично, зато хорошо мотивирует.
Воплотилась моя детская мечта о собаке, когда я стал уже бизнесменом. Белка – золотистый ретривер, независимая и добрая, очень преданная. Я люблю в шутку говорить, что у нас в доме один настоящий человек – Белка…
После восьмого класса я и вовсе ушел в строительно-монтажный техникум. Там ситуация оказалась зеркальной по отношению к школьной. Мы с приятелем Мишкой были два еврея среди неевреев, но в группе как раз стали лидерами. Не то что бы бить нас никому в голову не приходило – нас честно и единогласно избрали старостой и комсоргом. Наверное, решили, что у еврея лучше получится считать деньги: я был как староста ответственным за выдачу стипендий.
Но однажды сложилась ситуация, показавшая, что дело даже не в стипендии: просто мы были уже повзрослее и правильно себя поставили.
Послали нас от техникума в колхоз. С местными мы ухитрялись не враждовать, а плодотворно сотрудничать. А именно – мы играли с ними в футбол. Так как в понимании местных играть просто так было неправильно, играли мы «на интерес». В соответствии с нашими представлениями о взрослости, «интерес» составляла водка: победившая команда получала бутылку.
Мы играли лучше, и всю полагавшуюся за победы водку выпить было еще сложно – всё-таки нам было всего по шестнадцать лет. Выигрыши копились в вещмешке у Мишки, и там-то спиртное и нашла преподавательница техникума. За возмутительное укрывательство водки среди личных вещей товарищ мой был лишён стипендии на ближайший семестр.
Наказанный на деньги Мишка оказался, по сути, виноватым за всех – у него просто был самый большой вещмешок. Поэтому я призвал одногруппников ежемесячно скидываться и возмещать ему отсутствующую стипендию. Ни одна душа не возразила.
Это решение показалось всем вполне справедливым, и, подозреваю, наш с комсоргом авторитет тоже сыграл свою роль. Вообще, мое решение пойти после восьмого класса в техникум было воспринято в семье тоже не без беспокойства. Я школьную учебную программу одолевал без труда, разве что ленился. А из восьмого, все помнят, в техникумы уходили обычно глуповатые, неблагополучные, хулиганистые. Я же просто захотел, как часто бывало, увидеть жизнь ещё с одной стороны и научиться чему-то полезному. Заодно узнал много нового из области отношений между людьми, законов лидерства, перипетий дружбы и приятельства.
Спасибо всем первым моим наставникам – за жизненный опыт и волю к победе. Школа и секция бокса впервые подтолкнули меня к мысли о том, что не всё на свете безоблачно, не все окружающие обязаны тебя любить, но при этом нельзя становиться боксёрской грушей. Учёба в техникуме, дальнейшее взросление доказали: ни раскисать, ни ожидать, что кто-то решит за тебя твои проблемы, не стоит.
Жизнь будет меня и дальше этому учить – в новой, поначалу чужой стране, в вооружённых силах Государства Израиль, в бизнесе, в работе с государственными структурами.
Но сначала была эмиграция.
Сионизм на собственной шкуре
Страшновато сначала было, а как же.
Наверное, нас можно было назвать настоящими сионистами. То есть людьми, чья жизненная цель – поселиться на земле обетованной и принести ей максимальную пользу. А уж польза для самих себя получится автоматически.
Сионизм как идеологию сформулировал, как мы знаем, австро-венгерский еврей Теодор Герцль. Идея его сводится к тому, что евреям всего мира лучше всего будет в собственном государстве, потому что в прочих государствах они почему-то всем мешают. Неевреев Герцль, кстати, тоже приглашал в этот дом, если они этого хотят и обязуются прилично себя вести.
Так что сионисты – это не те, кто считает, что евреи лучше и главнее всех. Это те, кто берет свои пожитки и уезжает на историческую родину со словами: спасибо всем за гостеприимство, но там мой дом.
Вот примерно по этой причине и уехала моя семья.
Тогда, в конце восьмидесятых, только набирала обороты перестройка, ещё не начался избыток свободы в сочетании с нехваткой еды, который придавит российских граждан в девяностые и обратит многих бюджетных нищебродов в мелких торговцев чем придется. Мы, вообще, жили в достатке, потому что никто в семье никогда не бездельничал. Мне в моем детстве всего хватало (я же еще был младшенький!), проблемы решались, любые жизненные ситуации утрясались. Разумеется, у родителей были весьма обширные связи. Можно сказать, мы были советской элитой. Но именно в то время, в конце восьмидесятых, идея «будущего на исторической родине» захватила еврейскую общественность. В эти годы, видимо, родился анекдот про то, как еврей вмешивается в чужой разговор: «Не знаю, о чём вы тут говорите, но надо ехать, надо ехать!» Вот все и поехали, потому что покинуть бывший «совок» стало проще. Друзья убеждали и сманивали друзей, родственники – родственников. Конечно, немало людей ехало за мечтой о заграничном достатке с полными прилавками. Но справедливости ради надо сказать, что тогда многие евреи вдруг остро ощутили свое еврейство. Действительно, говорю без капли сарказма, захотели в некий свой дом, который придумал еще в конце девятнадцатого века Теодор Герцль.
А тут ещё грянула в полный рост гласность! Сколько нового узнали бывшие советские граждане о своей стране «с непредсказуемым прошлым», о ее руководителях – давних и современных, о плачевном состоянии экономики, о катастрофическом загнивании важных сфер: медицины, образования, армии!
Сия последняя вызывала у моей семьи особенное беспокойство. Ибо мне скоро предстояло быть в эту армию призванным, а тогда только и было слышно, какое там растление, дедовщина, произвол командиров и неуставные отношения. Повесть «Сто дней до приказа», художественный фильм «Караул» подлили масла в огонь. Все вправду испугались, особенно матери. Ведь идея «косить» от армии родилась тоже где-то в эти годы. В Советском Союзе все шли служить и ничего не боялись, хотя пресловутая дедовщина – дитя конца шестидесятых. Видимо, в моей семье волновались и из-за вышеописанных проблем самой армии, и из-за особенностей моего мировоззрения. Вы, должно быть, уже поняли по моим предыдущим строкам, что я был отнюдь не сахар. Моя мама не была бы еврейской мамой, если бы не беспокоилась, как я с таким характером буду в этой армии. Вот эта мысль в совокупности с мыслью о том, почему бы нам, евреям, не поехать жить к евреям, наверное, и определили наше решение перебираться на землю обетованную.
Для нас она совсем не была «землёй, текущей молоком и мёдом». Наоборот, жизнь была не мёд. Надо было начинать всё заново, и это не фигура речи. Благоустроенная квартира, многолетняя работа, привычный круг общения остались в Курске. А ещё мы ведь уезжали из Советского Союза. Только через год после нашего отъезда случился демократический переворот и роспуск СССР. А тогда ещё не объявили в стране капитализм, нельзя было продать квартиру, вывезти с собой значительную сумму денег. Родители были в Курске люди с положением, а в новой стране пришлось, как вчерашним студентам, доказывать, что ты можешь приносить пользу. Мама после двадцати лет работы врачом и положения главного специалиста города была вынуждена проходить профессиональную переквалификацию. Отец сначала пошел поливать газоны, затем окончил курсы переподготовки для инженеров и устроился работать по своей институтской специальности, по которой почти не работал в Союзе. Мне пришлось искать неквалифицированную работу и зачастую получать меньше установленного минимума оплаты труда.
И всё-таки мы были благодарны нашей новой родине. Она бесплатно учила нас ивриту, предоставляла возможности устроиться на работу, выучиться профессии. Я сам потом внедрюсь в этот бизнес, достигну в нем успеха. О судьбе моей компании будет еще долгий и, к сожалению, невесёлый разговор.
А пока мы начинали с того, что учили новый для нас, совершенно не родственный русскому, причудливый язык царя Давида. Однако я увлекался тогда общением со своими русскоязычными сверстниками, много гулял по ночам, как и положено молодому парню. Занятия в ульпане были для меня скучноваты. Ивритские огласовки, сопряжённые конструкции и биньяны глаголов быстро меня утомляли, и я на занятиях неприлично спал.
Потом моя мама поузнавала, куда в этой стране можно пристроить такого, как я, оригинала. Ей посоветовали интернат по подготовке технических специалистов для армии на военной базе, где спать на занятиях никому не позволяют и дисциплина войсковая. Я уж совсем было начал учиться как человек, но попал в историю: меня отчислили за потасовку. Я, в общем, не так уж был неправ, но драться было не надо. Пришлось получить через биржу труда специальность сварщика и до армии работать. Это тоже был неплохой опыт, который мне не раз пригождался.
Часто бывают ситуации, когда надо поступить по зову сердца, даже если тебя все вокруг не одобрят. Вероятно, это и называется интуицией. Мне неоднократно пригодится это «шестое чувство», когда я буду заниматься бизнесом. Ведь бизнес – это игра на деньги с большими рисками. Но до бизнеса мне предстояло ещё дорасти. Пока меня ждал армейский опыт.
Голова помогает ногам
Иврит я хватал на лету. К счастью, плотная языковая среда и не таких, как я, выручает. Когда никто вокруг тебя ни слова на другом языке не молвит, поневоле научишься.
Вообще, армия сделала из меня совсем другого человека, без преувеличений. Именно там я услышал из уст командира примерно следующее: запомните, вы можете всё. Все возможности человека – у него в голове. Вскоре этот тезис был мной проверен на практике.
Нам предстоял марш-бросок на десять километров. На пять и на семь мы уже ходили, справились прекрасно. Я совершенно не волновался. И вот практически на старте, когда разгонялись, я, не посмотревши под ноги, ухнул в яму с водой – тогда была дождливая зима, всё раскисло. Я ничего себе не повредил и даже выбрался сам, а идти дальше не могу, ноги не несут. Сам не понял, что это было – испугался, что ли. Пришлось моим товарищам весь путь тащить меня за собой за лямки боекомплекта – это было проще, чем открывать носилки. Помню два ощущения: внутри нестерпимый стыд, а над лицом - звезды в небе… Так и я, и мои сослуживцы примерили на себя один из непререкаемых законов службы в израильской армии: сколько человек вышло с базы, столько должно вернуться.
А через неделю надо отправляться в новый марш-бросок – уже на семнадцать километров. Я, признаться, после предыдущего раза довольно сильно трусил и даже хотел под надуманным предлогом остаться на базе. Но потом совесть взяла верх. При распределении дополнительных грузов сержант поручает мне (кроме боекомплекта, разумеется) нести десятилитровую канистру с водой – джерикан. Кто служил в израильской армии – знает. «Ну, всё, - подумал я -. Теперь моим сослуживцам придется тащить не только меня, но и десять кило моего груза». И вот мы двинулись, а я всё боюсь, что вот-вот мне станет невмоготу. Идём-идём, а я всё боюсь. И настолько я сосредоточился на ожидании неприятностей, что и не заметил, как мы преодолели семнадцать километров!
Вот тут-то я понял, что действительно всё у нас в голове. Придумаешь себе, что ноги отказали – и не сможешь идти, даже если ноги в порядке. Придумаешь какой-то подстёгивающий страх – и на этом страхе дойдешь до цели и не заметишь!
После таких испытаний начинаешь по-другому относиться к жизни. Понимаешь, как надо жить, чтобы выжить. После того, как я три года провел в палатках, жил в пустыне, даже был старшиной целой тренировочной базы и целиком отвечал за её жизнеспособность, мне в мирной жизни многое далось легче, чем другим. Я всегда помнил, что бывало хуже. В армии я осознал, что учиться необходимо, и это - огромное удовольствие. Научился отвечать за себя и за людей. Понял, что отлынивать от своего долга – непорядочно. Раньше я знал, что в жизни надо работать, но знал как-то со стороны, по опыту моих родных. Теперь это был мой собственный опыт: в израильской армии постоянно трудятся.
Эту навсегда поселившуюся во мне ответственность я понесу в мирную жизнь, в бизнес. Вместе с главными уроками армии. Первый: своих не бросают, сколько вышло с базы – столько должно вернуться. Второй: всё в голове, и тогда ничего невозможного нет.
