Читателям > Каталог книг издательства "Москва" > Самоволка в Западный Берлин > Фрагмент первой части
Началась она двадцать четвертого марта 1958 года. Именно в этот день, а никак не раньше и не позже, примерно в двенадцать часов пополудни, интересующий нас поезд из Москвы прибыл на Лихтенбергский вокзал Восточного Берлина, о чём все громкоговорители сообщили сначала на немецком языке, а затем и на русском с акцентом.
Конец марта в Берлине в тот год выдался необычайно теплым, и радость жителей города была очевидна. Праздно шатающиеся по привокзальной площади и идущие по делу обитатели столицы, включая лениво бродящий советский военный патруль, были одеты по-летнему и искренне выражали свою любовь к теплому весеннему солнцу. Из поезда стремительным потоком, обгоняя друг друга, выходили пассажиры. Некоторые из них не были готовы к такой тёплой встрече и на ходу расстегивали верхнюю одежду. А вот пионеры-тельмановцы, прибывшие на этом поезде, напротив, были знакомы с проказами немецкой матушки-весны и уже организованно несли свои пальто и куртки в руках. Пройдя таможенный и паспортный контроль, пассажиры в большинстве своем направились по уже знакомым им маршрутам. Те, кто в это большинство не входил, особо не отличались от своих более уверенных собратьев, ну разве что периодически спрашивали окружающих, как пройти, как доехать и где что-то можно увидеть или купить.
Но будет странно, скажете вы, если при таком начале истории никто в этой толпе хоть как-то себя не проявит и не привлечет особого внимания. Зачем тогда было огород городить? Да, это так. Но, если вы подумали о прибывших на московском поезде шпионах или диверсантах, которые вот-вот себя чем-то выдадут, а советские патрульные, сладостно поедающие сейчас мороженое, их вдруг обнаружат, то вы глубоко ошибаетесь. Такие люди внешне себя, как правило, не проявляют. Ну во всяком случае, на первых порах. Да и потом, недремлющее око известных структур аж до 1994 года бдительно следило за происходящим на территории всей Восточной Германии, что постоянно вселяло в нас уверенность в завтрашнем дне (именительный падеж – день, а не дно). Правда, в нашей истории шпионские страсти нас почти не интересуют. Ну разве что самую малость. Так что немного терпения, и Мессия появится, замаячит путеводной звездой на небосклоне социалистической Германии. И, может, сотворит помазанник божий то, что предназначено ему свыше. Знать бы только – что?
И вот, когда толпа приехавших пассажиров стала понемногу расходиться с перрона, а громкоговорители, видимо, в честь возвращения немецких пионеров, с некоторым опозданием запели «Гимн демократической молодежи», из последнего вагона, в сопровождении двух штатских, вышел молодой человек лет двадцати двух в форме советского военнослужащего. Одна узкая лычка на его погонах говорила о том, что состоял солдат на службе в звании ефрейтора. Может, для некоторых это и не покажется странным. Ну вышел солдат из поезда. Что тут такого? Спешу с вами не согласиться. Если бы это был офицер, тогда другое дело. Ну перевели его из другого места службы в Группу Советских войск в Германии, вот он со своей семьей и приехал. Но, чтобы солдат… Дело в том, что солдаты срочной службы в ГСВГ могли выходить из поезда, в случае если возвращались из отпуска. Но срочникам отпуск здесь давали крайне редко. Да что там отпуск. В увольнение нельзя было ходить. Заграница! Не дай бог, попадет советский солдат под влияние пусть даже восточного, но всё же немца или ещё хуже – немки. Потому и существовали в отношении их суровые правила и строжайший контроль. И посему советские солдаты, находящиеся в городе, а тем более в районе стратегического объекта, коим является вокзал, всегда были под прицелом советских патрульных. Ефрейтор, прибывший на московском поезде, исключением также не стал.
– Наш клиент, – обрадовался патрульный капитан, заметив спешащего по перрону солдата.
Ефрейтор и идущие за ним шагах в десяти двое штатских заметно выделялись среди окружающих своим внешним видом. Как вы помните, стояла весенняя, на редкость жаркая погода. Несмотря на это, солдат был одет в шинель, подпоясанную форменным ремнем. На голове у него, как и полагалось, была надета шапка того же цвета, что и шинель. Не хромой, не косой, не лопоухий, роста выше среднего и, пожалуй, не по профессии чрезмерно стройный, хотя на богатыря не тянул. Казалось, его гордая, уверенная походка говорила: «Я прибыл сюда с великой миссией». В руке солдат нёс небольшой фибровый чемодан. В те годы почти всё народонаселение Советского Союза использовало такие чемоданы в поездках. Идущие следом двое гражданских были в одинаковых серых длиннополых драповых пальто, которые они уже успели распахнуть. Слегка приподнятые воротники естественным образом придавали обоим некий элемент таинственности. Сверху этот несложный гарнитур завершали того же цвета, что и пальто, фетровые широкополые шляпы. Под шляпами едва просматривались лица их владельцев. Руки они держали в карманах.
Остановившись на мгновение, солдат поправил ремень, шапку и, пройдя таможенный и паспортный контроль (для военных это был отдельный коридор), быстрым шагом направился на привокзальную площадь. Его опекуны (один из них на вид был довольно крепкого телосложения) также проследовали за ним.
Внимательно наблюдая за солдатом, патрульный капитан, который, замечу, был невысокого роста и перевёлся на службу в Германию не более чем месяц назад, а здешних порядков до конца ещё не освоил, доедал мороженое. Завершив вскоре этот процесс, он, следуя привычке, наработанной за годы службы на бескрайних просторах Родины, бросил обертку от мороженого на пробивающуюся зелень газона.
– За-а мной! – небрежно скомандовал капитан своим подчиненным и двинулся навстречу ефрейтору.
– Verfluchte Schieße , – пробурчала вслед капитану проходящая мимо интеллигентного вида немецкая старушка.
С трудом нагнувшись, она подняла обертку, положила её в урну и с нескрываемой любовью повторно «обласкала» советского офицера.
Выйдя на привокзальную площадь, наш солдат остановился у ближайшей скамейки и поставил на неё свой чемоданчик. Сопровождающие в шляпах притормозили невдалеке от него. Расстегнув верхнюю пуговицу шинели и слегка сдвинув шапку на затылок, солдат, как будто ища чьей-то поддержки, посмотрел в безоблачное берлинское небо и полной грудью вдохнул чистый заграничный воздух. Его путеводная красная звездочка, украшающая форменный головной убор, ярко блеснула в лучах полуденного солнца. Солдат, понятно, этого не заметил и на выдохе шепотом произнес:
– Господи! Вот она, заграница!
«Счастье народов, светлое завтра в наших руках, друзья!» – хором пропели в ответ динамики заключительные слова «Гимна демократической молодежи» и замолчали в ожидании следующего поезда.
Все, кто впервые приезжал сюда из Союза, всегда останавливались на этой площади, ставили на скамейку свой багаж, смотрели в небо и говорили: «Господи, вот она, заграница!».
Тогда все наши считали, что заграница – это некое материальное подспорье в жизни как гражданского, так и военного человека. Да так оно и было. В те годы попасть в Германию стремился чуть ли не каждый советский индивидуум. Но для кого-то это всю жизнь оставалось мечтой, а кому-то удавалось эти мечты воплотить в реальность. Больше всего везло мужикам. Как известно, по достижении определенного возраста юношей призывали в армию. И поскольку в те годы на территории Восточной Германии постоянно должна была присутствовать советская «военная угроза» Западу, два раза в год нескончаемый поток авиарейсов доставлял в ГДР тысячи призывников. Послужить в Германии, пусть даже Восточной, пусть даже простым солдатом пару, а если удастся, и больше лет – это ли не Рай? Именно к этой части советского человечества и принадлежал наш герой.
– Ваши документы, товарищ ефрейтор, – неожиданно перед ним возник патрульный капитан. – Что, давно здесь не были? Соскучились по службе?
– Да я, товарищ капитан, в общем-то, никогда здесь не был, – ответил солдат и передал документы капитану. Капитан не торопясь взял их и стал внимательно разглядывать. Как бы сравнивая документы с подлинником, капитан периодически поглядывал на ефрейтора и еле заметно шевелил губами.
– Почему не приветствуете по уставу офицера патрульной службы? – не отрывая взгляда от военного билета солдата, строго спросил капитан.
– Так не успел. Вы ж у меня документы сразу потребовали.
Немного выдержав паузу, капитан продолжил проявлять свой интерес к соотечественнику:
– Почему не по форме одеты?
– Как не по форме? – удивился солдат и застегнул верхнюю пуговицу шинели. – Всё по уставу, товарищ капитан. Шинель, шапка, сапоги.
– Я спрашиваю, почему в зимней форме, ефрейтор? – слегка раздраженно продолжил капитан.
– Так это, приказа ж ещё не было. Я из Сибири еду, а там холодно. Это у вас тут Африка.
Капитан не спешил возвращать документы владельцу и демонстративно продолжал перелистывать их, привлекая тем самым к себе внимание стоящих в стороне гражданских в шляпах.
– А в Германию с какой целью прибыли?
– Там всё написано, товарищ капитан. Переведен для прохождения дальнейшей службы в Ансамбль песни и пляски Группы Советских войск в Германии.
– Ты что петь сюда приехал? – почему-то перейдя на «ты», удивился капитан.
– Не-а. Танцевать, – вызывающе ответил ефрейтор.
На самом деле парнишка немного слукавил. Ефрейтор не был ни певцом, ни танцором. Правда, на гражданке народным танцем он в свободное время занимался и в художественной самодеятельности участвовал. Но всё же был он по специальности поваром и назначен в ансамбль именно в этом качестве, о чём капитан, разумеется, прочитал в его документах. И, понятное дело, ответ младшего по званию капитану не понравился.
– Вам придется проехать с нами в комендатуру, товарищ ефрейтор, – неожиданно принял твердое решение капитан и спрятал документы солдата к себе в гимнастерку.
Ефрейтор даже не успел отреагировать, как к капитану подскочил один из штатских – ну тот, который покрепче. Он быстро вынул из кармана служебное удостоверение и сунул его в лицо капитану.
Магическое действие своего документа штатский неоднократно проверял в послевоенных битвах с соотечественниками и с каждым разом удивлялся, а может, даже и радовался тому, как меняются в лице люди при виде «красной корочки».
Словно бык, увидевший мулету тореро, капитан впялился в удостоверение. В отличие от быка, он знал, что из-под красной мантии матадор и шпагу может достать, и кто его знает, чем это тогда для него закончится. Поэтому капитан, как и полагается в таких случаях, вытянулся в струнку и отдал честь штатскому. Тот, поскольку был ростом сильно выше патрульного, наклонился к капитанскому уху и что-то долго нашептывал, после чего капитан достал из кармана носовой платок и дрожащей рукой вытер вспотевшее лицо.
Стоит отметить, что сотрудники данного ведомства никогда не сопровождали солдат к их новому месту службы. Как правило, они занимались кое-чем посерьезней. Но здесь особый случай. Опять же – заграница. Чем не повод для сотрудника Особого отдела армии побывать в Германии, пусть даже Восточной. Они же тоже люди – особисты. Кстати сказать, в Группе Советских войск в Германии этих самых особистов по долгу службы находилось немереное количество. За всем, что происходило на подчиненной им территории, необходимо было следить денно и нощно. Не дай Бог кому из военнослужащих, будь то солдат или офицер, попасть под прицел недремлющего ока сотрудника Особого отдела. В двадцать четыре часа тебя выдворят из Германии и отправят дослуживать в родные пенаты. Но в обязанности наших особистов, которые сегодня были с Иваном по одну сторону баррикад, это не входило.
– Можете следовать к месту вашей службы, Иван Дмитриевич! – с досадой произнес патрульный капитан, возвращая документы владельцу.
– Есть следовать к дальнейшему месту службы, – широко улыбнулся ефрейтор, забрал документы и, подгоняемый опекунами, направился через площадь в сторону трамвайной остановки.
Что особист напел на ухо патрульному, мы, увы, не знаем. Но, согласитесь, всё же спас он нашего солдатика от капитанского гнева и ненужных разбирательств в комендатуре. Честь и хвала ему за это. Есть же на земле русской, простите – немецкой и среди них добрые ребята, способные время от времени совершать правильные поступки!
– А ты чё за него так вступился, – осторожно поинтересовался первый у своего коллеги, стараясь не отставать от него.
– Шо ж, мы вэсь дэнь за им таскаца будэм? – рассудил крепыш. – Чем быстрее его доставим, тем быстрее освободимся. Поезд до дому у нас в ночи. Так шо, сам понымаишь… У гаштэте посидим, пива здэшнего похлэбаим.
– Говорят, немецкое пиво самое лучшее в мире, – воспрянул духом первый.
– Это да, – согласился коллега. – И фрейлейны у них тоже гарные.
– Что?
– Фрейлейны. Дывушки по-ихому.
– А-а, – многозначительно протянул первый.
Не догадываясь о грандиозных планах своих опекунов, Иван продолжал двигаться уверенной походкой и с нескрываемым любопытством оглядывался по сторонам. Привокзальная часть города ничем особо не поразила его, за исключением, пожалуй, какой-то особенной архитектуры главного здания вокзала и государственных флагов СССР и ГДР, неразделимым дуэтом висящих в нескольких местах на фасаде.
«Не иначе как меня встречают», – только и успел подумать Иван, глядя на флаги, как духовой оркестр, стоящий посреди площади, будто в подтверждение, грянул традиционно исполняемый при торжественных встречах марш «Прощание славянки».
Иван усмехнулся, оттого что такая мысль пришла ему в голову, и подошел ближе к музыкантам. Сошедшие словно с небес пионеры в белых рубашках, синих галстуках, синих пилотках, а также синих брюках и юбках неровным строем приближались к встречающему их оркестру. От хорошего настроения Ивану захотелось как-то обозначить себя в этой среде. Словно принимающий парад маршал, он застыл в нарочито эффектной позе, отдавая честь идущим тельмановцам. Впереди них, задавая тон, двое пионервожатых несли транспарант с карикатурой на американского летчика, который держал в одной руке бутылку виски, а в другой атомную бомбу. Карикатуру, как и положено, дополняла надпись явно политического характера на немецком языке.
– Мы принимаем… сторону… дела народа! Против угрозы… атомным бомбам, – с трудом, не стараясь вникнуть в смысл написанного, перевел Иван некоторые слова лозунга.
Когда-то, учась в ремесленном на повара, Иван скорее проходил, нежели изучал немецкий язык и, как и многие одноклассники, ненавидел его. «На фиг нам, поварам знать немецкий?» – возмущались ученики. А самое ужасное, что Фаина Львовна – дама неопределенного возраста, преподававшая этот самый язык, по её словам, была наполовину немкой. Она считала, что её ученики должны знать немецкий так же, как она, и в преподавании использовала больше методику кнута, чем и подтверждала свою принадлежность к той самой половинке своей родословной. Что же касается другой её половинки, то у Ивана были большие сомнения на этот счет. «Я не еврейка, а моя мама танцевала в Большом театре…» – каждый раз, не уточняя маминого происхождения, отвечала Фаина, когда Иван в очередной раз перед всем классом пытался её «разоблачить». И чем чаще это происходило, тем веселее было слушать рассказы Фаины о другой её половинке.
Но не думал тогда Иван, что попадет когда-нибудь в Германию и что немецкий ему ох как пригодится, и пригодится не только для прочтения лозунгов, подобных тому, что несли немецкие пионеры.
Ознакомившись таким образом с содержанием плаката, Иван взглядом проводил тельмановцев, которые вместе с оркестром и транспарантом быстро погрузились в ожидавший их автобус.
Освободив себя от недолгих обязанностей маршала, Иван двинулся дальше. Подойдя к переходу через проезжую часть, он остановился, желая пропустить несколько легковушек, подъезжавших к пешеходной зебре. Но случилось то, чего наш герой предвидеть никак не мог. Автомобили, следуя каким-то незнакомым ему правилам, также остановились. Там, откуда Иван был родом, такого внимания к лучшей части человечества он никогда не испытывал. Всего несколько секунд замешательства, и до Ивана дошло, что как ни крути, а ему идти первым. Он, как говорят немцы, сделал гроссе ауген, то есть большие глаза, а точнее, удивился и, почесав вспотевший под шапкой затылок, с завистью к самому себе произнес:
– Заграница, брат!
Подойдя к трамвайной остановке, Иван влился в общую толпу молчаливо стоящих граждан. В ожидании трамвая он стал разглядывать всех подряд, пытаясь угадать, много ли среди них русских. В итоге взгляд его остановился на небольшой компании немецких и советских офицеров, стоящих почти на трамвайных рельсах. Они активно беседовали между собой, смешивая русские слова с немецкими. Из всего услышанного Иван разобрал лишь некоторые из них: шнапс, бир, триньк, сельтерская. К ним, как ему показалось, можно было прибавить ещё одно, но было оно ему незнакомо, и потому решил он выяснить.
– Херр официр, – обратился Иван ко всей компании.
На мгновение офицеры затихли и посмотрели на Ивана.
– Какие мы тебе херры, – слегка развязно отреагировал один из них после небольшой паузы. – Господа все там. За воротами. – Он неопределенно махнул рукой примерно на запад, где располагались знаменитые Бранденбургские ворота.
– Ми есть геноссе, – любезно объяснил стоявший рядом немецкий офицер и обнял своего пошатнувшегося русского коллегу.
– Геноссе? – удивился Иван.
– Я-а, я-а. Геноссе – утвердительно закивали все.
– Тогда скажите мне, херр геноссе. Вас ист дас лу-ни-кофф? – произнес по слогам Иван интересующее его слово.
Вместо ответа за его спиной неожиданно раздалось и, как показалось Ивану, эхом пронеслось по всей площади металлическое грохочущее вибрато, напоминающее старорежимный школьный звонок. Иван обернулся. К остановке подкатил долгожданный трамвай и застыл в метре от него. Из трамвая первыми выпрыгнули три немецких офицера и влились в компанию ожидавших их коллег. Обменявшись рукопожатиями, офицеры, так и не объяснив Ивану, что такое луникофф, не спеша отправились в известном только им направлении.
– Наверное, в ресторан, – с печалью в голосе произнес уже проголодавшийся Иван и хотел на прощание помахать рукой. Но неожиданно возникшие перед ним особисты перекрыли своими могучими телами и шляпами всю панораму привокзальной площади, а вместе с ней и уходящих офицеров, и яркое весеннее солнце. Зловещая тень Особого отдела легла на плечи советскому солдату.
– Может, я сам дальше? – взмолился Иван. – А вы по своим делам ступайте.
– Ты у нас как ценная бандероль, – широко улыбнулся первый особист, – сдал, принял. Подпись, печать.
– Передадим тэбэ из рук у руки, – иронично добавил крепкий и подтолкнул Ивана к передней двери трамвая. – Давай, не сцы, заходь смелее.
– Ну, как знаете, – с притворной обидой буркнул через плечо Иван. – А ещё водку вместе пили.
Зайдя в трамвай, Иван встал поближе к вагенфюреру, чтобы в случае чего спросить про свою остановку. Особисты прошли в середину салона и, когда трамвай тронулся, продолжили наблюдать за Иваном. Его, правда, уже не смущали их пристальные взгляды, он успел к ним привыкнуть.
За время всего пути на поезде от Белорусского вокзала, где они его встретили, и до Берлина он даже подружился с ними. Сначала, как и положено, опекуны, стоя в коридоре рядом с купе, читали одну продырявленную «Правду» на двоих, затем точно так же – «Советский спорт». Но, когда пришло время обедать, атмосфера стала меняться, сначала постепенно, а затем все быстрее. Чуть больше суток они душили зеленого змия, объедались форшмаком и другими гастрономическими изысками, которые Иван ещё дома приготовил в дорогу. Снова душили, снова объедались, спорили на тему – зачем нужно через пол-России тащить в Германию повара, играли в карты, делились воспоминаниями казаново-донжуанского характера, травили анекдоты, иногда даже такие, за которые вполне можно было лишиться не только должности. Глубоко за полночь кто-то предложил обменяться адресами, как это обычно делают в завершение подобных трапез. Но, слава Богу, похмелье пришло вовремя.
И сейчас, закрыв глаза, Иван стоял, держась за верхний поручень, и под стук трамвайных колес вспоминал всё это. Усталость давала о себе знать.
«Скорей бы уж до места добраться», – думал он.
Мимо, неукоснительно соблюдая законы относительности движения, на небольших скоростях проносились немецкие пейзажи: невысокой этажности дома с черепичными крышами, мощенные булыжниками улицы, кирхи католические и лютеранские, липовые и кленовые аллеи с уже набухшими на деревьях почками и много чего ещё. Но ничего этого Иван не видел. Вялая гримаса на его лице выражала абсолютное отсутствие интереса к тому, что происходило вокруг него в трамвае, в городе, в обеих Германиях сразу и по отдельности, в родной подмосковной деревне Пенягино, в любимом Советском Союзе и уж тем более в чуждой почти каждому советскому человеку далекой пресловутой Америке.
Но обстоятельства сложились так, что именно в этот день, двадцать четвертого марта 1958 года, в Америке произошло событие, которое к нашему герою непосредственного отношения не имело. А значимость его была такова, что во всех буржуйских газетах, в том числе и западногерманских, несмотря на разницу во времени, уже к полудню оно было подробно описано, а многими читателями и прочитано. Иван, по причине слабого знания немецкого языка, западногерманских газет (да и восточногерманских тоже) читать не мог и поэтому о происшедшем в США событии не узнал. Другое дело – запах свежеиспеченного хлеба, который неожиданно возник где-то рядом и так и норовил вмешаться в Иванову личную жизнь.
Ему ничего не оставалось, как прервать свои дорожные воспоминания и открыть глаза. Буквально под носом у Ивана с газетой в руках сидела молоденькая брюнетка с длинными, аккуратно стриженными волосами и смачно поедала пышущую жаром булку. Водя указательным пальцем по строчкам на первой полосе газеты, она вместе с булкой жадно поглощала содержание передовой статьи. «Die Welt», – прочитал Иван название газеты и с радостью для себя отметил, что знает, что в переводе на русский это означает мир. Он снова перевел взгляд на брюнетку.
«Вот это краля!» – отметил он про себя.
Нельзя сказать, что Иван был охоч до женского пола. Да и когда? Шесть классов школы, ремесленное, затем пара лет на кухне в столовой ЗИЛа и армия. Ну разве что в заводском доме культуры дружил он с одной. Преподавала народный танец. Правда, была она года на три постарше. Чем Тамара приглянулась Ивану, неизвестно. Но обучала она его исправно не только танцу, хотя и не была красавицей. А эта в трамвае, – ну просто сказка. Картинка, одним словом. Устоять наш герой был не в силах. Ему даже захотелось отнять булку у девушки, лишь бы та обратила на него внимание. – Что нового в мире? – преодолевая некоторое волнение, поинтересовался он.
Девушка никак не отреагировала на Ивановы слова, поэтому он решил, что брюнетка либо немного глуховата, либо не понимает по-русски. Вторая версия ему показалась более перспективной.
– Дас ист интересант? – осторожно продолжил Иван, на всякий случай добавив своему голосу пару лишних децибел. Не обращая внимания на Ивана, девушка, уже успев разделаться с булкой, продолжала увлеченно «поедать» передовицу. На фотографии под заголовком статьи был изображен улыбающийся парень с гитарой наперевес. Было очевидно, что к нему фрейлейн проявляла больший интерес, нежели к Ивану. Странное, доселе незнакомое чувство овладело нашим героем.
– Надо же, – обиженно пробурчал Иван, – рядом стоит такой бравый парень, а она в фотографию впялилась. – Затем задумался и решительно произнес: – Э-эх! Была не была!
Он снял шапку и, прицелившись, как бы случайно уронил её на колени брюнетки. Шапка приземлилась, точнее, пригазетилась аккурат на фотографию парня. В ожидании реакции на свою дерзкую выходку Иван раскрыл рот. Девушка вздрогнула от неожиданности и, подняв голову, сверкнула своими огромными зелёными глазами. Надо было видеть, каким довольным стало лицо Ивана, как он пожимал плечами и разводил в стороны руки. Всем своим видом он как бы говорил: «Я не я и лошадь, а точнее, шапка не моя».
– Halt dein Maul, Küken , – нарочито вежливо произнесла красавица после небольшой паузы и приветливо улыбнулась. Затем, повертев шапку в руках, вернула её Ивану.
– Данке шён, – также приветливо улыбнулся Иван, не подозревая, какое предложение сделала ему незнакомка. Он взял шапку, но надевать не стал, а осушил ею вспотевшее лицо.
– Извините, упала.
Зацепив таким образом девушку, как говорится, на крючок, Иван только приготовился планомерно развить начатую им атаку, как в дело вмешался вагенфюрер.
– Цвизелер Штрассе цвай, – будто приговор, объявил он следующую остановку.
Иван понял, что действовать нужно быстро и не раздумывая, поскольку на Цвизелер Штрассе, дом два, нужно было выходить.
– Я это… Я – Иван. И-ван, – глядя на девушку, в волнении произнес он по слогам свое имя. – Я, – он ткнул себя пальцем в грудь и сделал небольшую паузу, – у вас, – Иван показал на окно и снова сделал паузу, – в Берлине. Служить. Буду, – выделяя для разборчивости каждое слово, пояснил Иван и почему-то в качестве доказательства предъявил попутчице свой чемоданчик. – Повар я. Понимайт? – Он снова ткнул себя пальцем в грудь и затем, не придумав ничего другого, поводил рукой возле рта, будто принимает пищу из ложки. – Ам-ам. Ферштейн? – заключил свои объяснения Иван.
Внимательно выслушав паренька, красотка поняла, что видит перед собой проголодавшегося советского солдата. Отчасти она оказалась права, но поняла (ох, эти немки) совсем другое. Сложив газету, фрейлейн сунула её в сумочку, и достала оттуда ещё одну булку.
– Bitte, – она протянула её Ивану.
– Найн, найн булка! Найн кушать! – второпях замотал головой Иван, хотя под ложечкой уже давно посасывало. – Ихь бин увидеться. Свидание. Ду унд я, – Иван показал пальцем сначала на девушку, потом на себя.
Затем он поставил чемодан на пол, машинально положил шапку девушке на колени, чем на этот раз её не разгневал и соединил освободившиеся руки в приветствии. – Фроиндшафт. Ферштейн?
– Ja, ja. Ich verstehe dich, – утвердительно покивала головой фрейлейн и, улыбнувшись, положила булку в шапку Ивану.
– Я те дам свидание! – сзади неожиданно послышался тихий угрожающий голос. – Бери булку, шапку и чумодан и на выход.
Иван обернулся. Сзади стояли они.
– Ты чё, паря, сдурел? Бэлэны объилси? – шепотом рыкнул крепыш. – Инструктаж у поезде позабыв? А ну давай, проходь отседова.
Взяв чемодан и шапку вместе с булкой, Иван, повинуясь силовому воздействию опекунов, пошел к выходу. Смутно припоминал он, что в поезде, в перерывах между рюмками и анекдотами, особисты что-то говорили про то, чего нельзя в Германии, а что можно, и того, чего нельзя в итоге оказалось гораздо больше, чем того, чего можно. Трамвай вскоре остановился, двери открылись, и троица спокойно вышла на улицу. Положив булку в карман шинели, Иван надел шапку и взглядом проводил уплывающий вдаль трамвай, а вместе с ним и немецкую девушку, имени которой он так и не узнал. А если бы даже и узнал, чтобы это изменило? Она, конечно, через стекло помахала ему рукой, Иван в ответ опечаленно вздохнул. Ему вдруг стало грустно от мысли о том, что он вряд ли когда её снова увидит. Мимо по булыжной мостовой, грохоча сапогами, прошла рота советских солдат, не очень дружно напевая: «Мы кузнецы, и дух наш молод», и это, как показалось Ивану, внесло определенный диссонанс в атмосферу опрятных немецких улочек и царящую вокруг тишину. Иван пока ещё не подозревал, что в скором времени и ему своим скромным талантом придется взрывать устоявшуюся тишину немецких городов и утопать в бескрайнем море цветов, оваций и других, может, не всегда приятных знаках внимания. До КПП военного городка, на территории которого квартировал ансамбль, оставалось пройти всего сотню метров.
Фрагмент первой части книги Самоволка в Западный Берлин
Люди верят тому, что читают. Когда доверяешь мысли бумаге, то происходит чудо.
Всем кажется, что никто не стал бы записывать слова, не будь они правдой.
Из фильма «Билокси-блюз», 01:21:14
Конец марта 1958 года в мировой истории был ознаменован не только тем, что в столице СССР городе Москве начали рождаться чернокожие и другие неславянской внешности младенцы. Как известно, интернациональные детишки стали появляться в московских роддомах вследствие прошедшего летом предыдущего года VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов. Число их к концу апреля, по словам знающих людей, перевалило за полтысячи. Но, несмотря на то что всё в мире взаимосвязано, на нашу историю рождение этих самых младенцев никак не повлияло. Мир помнит много других не менее значительных событий того времени, достойных писательского пера. И вот одно из таких событий и стало началом нашей истории – истории, которая могла случиться только здесь и только сейчас. Всем кажется, что никто не стал бы записывать слова, не будь они правдой.
Из фильма «Билокси-блюз», 01:21:14
Началась она двадцать четвертого марта 1958 года. Именно в этот день, а никак не раньше и не позже, примерно в двенадцать часов пополудни, интересующий нас поезд из Москвы прибыл на Лихтенбергский вокзал Восточного Берлина, о чём все громкоговорители сообщили сначала на немецком языке, а затем и на русском с акцентом.
Конец марта в Берлине в тот год выдался необычайно теплым, и радость жителей города была очевидна. Праздно шатающиеся по привокзальной площади и идущие по делу обитатели столицы, включая лениво бродящий советский военный патруль, были одеты по-летнему и искренне выражали свою любовь к теплому весеннему солнцу. Из поезда стремительным потоком, обгоняя друг друга, выходили пассажиры. Некоторые из них не были готовы к такой тёплой встрече и на ходу расстегивали верхнюю одежду. А вот пионеры-тельмановцы, прибывшие на этом поезде, напротив, были знакомы с проказами немецкой матушки-весны и уже организованно несли свои пальто и куртки в руках. Пройдя таможенный и паспортный контроль, пассажиры в большинстве своем направились по уже знакомым им маршрутам. Те, кто в это большинство не входил, особо не отличались от своих более уверенных собратьев, ну разве что периодически спрашивали окружающих, как пройти, как доехать и где что-то можно увидеть или купить.
Но будет странно, скажете вы, если при таком начале истории никто в этой толпе хоть как-то себя не проявит и не привлечет особого внимания. Зачем тогда было огород городить? Да, это так. Но, если вы подумали о прибывших на московском поезде шпионах или диверсантах, которые вот-вот себя чем-то выдадут, а советские патрульные, сладостно поедающие сейчас мороженое, их вдруг обнаружат, то вы глубоко ошибаетесь. Такие люди внешне себя, как правило, не проявляют. Ну во всяком случае, на первых порах. Да и потом, недремлющее око известных структур аж до 1994 года бдительно следило за происходящим на территории всей Восточной Германии, что постоянно вселяло в нас уверенность в завтрашнем дне (именительный падеж – день, а не дно). Правда, в нашей истории шпионские страсти нас почти не интересуют. Ну разве что самую малость. Так что немного терпения, и Мессия появится, замаячит путеводной звездой на небосклоне социалистической Германии. И, может, сотворит помазанник божий то, что предназначено ему свыше. Знать бы только – что?
И вот, когда толпа приехавших пассажиров стала понемногу расходиться с перрона, а громкоговорители, видимо, в честь возвращения немецких пионеров, с некоторым опозданием запели «Гимн демократической молодежи», из последнего вагона, в сопровождении двух штатских, вышел молодой человек лет двадцати двух в форме советского военнослужащего. Одна узкая лычка на его погонах говорила о том, что состоял солдат на службе в звании ефрейтора. Может, для некоторых это и не покажется странным. Ну вышел солдат из поезда. Что тут такого? Спешу с вами не согласиться. Если бы это был офицер, тогда другое дело. Ну перевели его из другого места службы в Группу Советских войск в Германии, вот он со своей семьей и приехал. Но, чтобы солдат… Дело в том, что солдаты срочной службы в ГСВГ могли выходить из поезда, в случае если возвращались из отпуска. Но срочникам отпуск здесь давали крайне редко. Да что там отпуск. В увольнение нельзя было ходить. Заграница! Не дай бог, попадет советский солдат под влияние пусть даже восточного, но всё же немца или ещё хуже – немки. Потому и существовали в отношении их суровые правила и строжайший контроль. И посему советские солдаты, находящиеся в городе, а тем более в районе стратегического объекта, коим является вокзал, всегда были под прицелом советских патрульных. Ефрейтор, прибывший на московском поезде, исключением также не стал.
– Наш клиент, – обрадовался патрульный капитан, заметив спешащего по перрону солдата.
Ефрейтор и идущие за ним шагах в десяти двое штатских заметно выделялись среди окружающих своим внешним видом. Как вы помните, стояла весенняя, на редкость жаркая погода. Несмотря на это, солдат был одет в шинель, подпоясанную форменным ремнем. На голове у него, как и полагалось, была надета шапка того же цвета, что и шинель. Не хромой, не косой, не лопоухий, роста выше среднего и, пожалуй, не по профессии чрезмерно стройный, хотя на богатыря не тянул. Казалось, его гордая, уверенная походка говорила: «Я прибыл сюда с великой миссией». В руке солдат нёс небольшой фибровый чемодан. В те годы почти всё народонаселение Советского Союза использовало такие чемоданы в поездках. Идущие следом двое гражданских были в одинаковых серых длиннополых драповых пальто, которые они уже успели распахнуть. Слегка приподнятые воротники естественным образом придавали обоим некий элемент таинственности. Сверху этот несложный гарнитур завершали того же цвета, что и пальто, фетровые широкополые шляпы. Под шляпами едва просматривались лица их владельцев. Руки они держали в карманах.
Остановившись на мгновение, солдат поправил ремень, шапку и, пройдя таможенный и паспортный контроль (для военных это был отдельный коридор), быстрым шагом направился на привокзальную площадь. Его опекуны (один из них на вид был довольно крепкого телосложения) также проследовали за ним.
Внимательно наблюдая за солдатом, патрульный капитан, который, замечу, был невысокого роста и перевёлся на службу в Германию не более чем месяц назад, а здешних порядков до конца ещё не освоил, доедал мороженое. Завершив вскоре этот процесс, он, следуя привычке, наработанной за годы службы на бескрайних просторах Родины, бросил обертку от мороженого на пробивающуюся зелень газона.
– За-а мной! – небрежно скомандовал капитан своим подчиненным и двинулся навстречу ефрейтору.
– Verfluchte Schieße , – пробурчала вслед капитану проходящая мимо интеллигентного вида немецкая старушка.
С трудом нагнувшись, она подняла обертку, положила её в урну и с нескрываемой любовью повторно «обласкала» советского офицера.
Выйдя на привокзальную площадь, наш солдат остановился у ближайшей скамейки и поставил на неё свой чемоданчик. Сопровождающие в шляпах притормозили невдалеке от него. Расстегнув верхнюю пуговицу шинели и слегка сдвинув шапку на затылок, солдат, как будто ища чьей-то поддержки, посмотрел в безоблачное берлинское небо и полной грудью вдохнул чистый заграничный воздух. Его путеводная красная звездочка, украшающая форменный головной убор, ярко блеснула в лучах полуденного солнца. Солдат, понятно, этого не заметил и на выдохе шепотом произнес:
– Господи! Вот она, заграница!
«Счастье народов, светлое завтра в наших руках, друзья!» – хором пропели в ответ динамики заключительные слова «Гимна демократической молодежи» и замолчали в ожидании следующего поезда.
Все, кто впервые приезжал сюда из Союза, всегда останавливались на этой площади, ставили на скамейку свой багаж, смотрели в небо и говорили: «Господи, вот она, заграница!».
Тогда все наши считали, что заграница – это некое материальное подспорье в жизни как гражданского, так и военного человека. Да так оно и было. В те годы попасть в Германию стремился чуть ли не каждый советский индивидуум. Но для кого-то это всю жизнь оставалось мечтой, а кому-то удавалось эти мечты воплотить в реальность. Больше всего везло мужикам. Как известно, по достижении определенного возраста юношей призывали в армию. И поскольку в те годы на территории Восточной Германии постоянно должна была присутствовать советская «военная угроза» Западу, два раза в год нескончаемый поток авиарейсов доставлял в ГДР тысячи призывников. Послужить в Германии, пусть даже Восточной, пусть даже простым солдатом пару, а если удастся, и больше лет – это ли не Рай? Именно к этой части советского человечества и принадлежал наш герой.
– Ваши документы, товарищ ефрейтор, – неожиданно перед ним возник патрульный капитан. – Что, давно здесь не были? Соскучились по службе?
– Да я, товарищ капитан, в общем-то, никогда здесь не был, – ответил солдат и передал документы капитану. Капитан не торопясь взял их и стал внимательно разглядывать. Как бы сравнивая документы с подлинником, капитан периодически поглядывал на ефрейтора и еле заметно шевелил губами.
– Почему не приветствуете по уставу офицера патрульной службы? – не отрывая взгляда от военного билета солдата, строго спросил капитан.
– Так не успел. Вы ж у меня документы сразу потребовали.
Немного выдержав паузу, капитан продолжил проявлять свой интерес к соотечественнику:
– Почему не по форме одеты?
– Как не по форме? – удивился солдат и застегнул верхнюю пуговицу шинели. – Всё по уставу, товарищ капитан. Шинель, шапка, сапоги.
– Я спрашиваю, почему в зимней форме, ефрейтор? – слегка раздраженно продолжил капитан.
– Так это, приказа ж ещё не было. Я из Сибири еду, а там холодно. Это у вас тут Африка.
Капитан не спешил возвращать документы владельцу и демонстративно продолжал перелистывать их, привлекая тем самым к себе внимание стоящих в стороне гражданских в шляпах.
– А в Германию с какой целью прибыли?
– Там всё написано, товарищ капитан. Переведен для прохождения дальнейшей службы в Ансамбль песни и пляски Группы Советских войск в Германии.
– Ты что петь сюда приехал? – почему-то перейдя на «ты», удивился капитан.
– Не-а. Танцевать, – вызывающе ответил ефрейтор.
На самом деле парнишка немного слукавил. Ефрейтор не был ни певцом, ни танцором. Правда, на гражданке народным танцем он в свободное время занимался и в художественной самодеятельности участвовал. Но всё же был он по специальности поваром и назначен в ансамбль именно в этом качестве, о чём капитан, разумеется, прочитал в его документах. И, понятное дело, ответ младшего по званию капитану не понравился.
– Вам придется проехать с нами в комендатуру, товарищ ефрейтор, – неожиданно принял твердое решение капитан и спрятал документы солдата к себе в гимнастерку.
Ефрейтор даже не успел отреагировать, как к капитану подскочил один из штатских – ну тот, который покрепче. Он быстро вынул из кармана служебное удостоверение и сунул его в лицо капитану.
Магическое действие своего документа штатский неоднократно проверял в послевоенных битвах с соотечественниками и с каждым разом удивлялся, а может, даже и радовался тому, как меняются в лице люди при виде «красной корочки».
Словно бык, увидевший мулету тореро, капитан впялился в удостоверение. В отличие от быка, он знал, что из-под красной мантии матадор и шпагу может достать, и кто его знает, чем это тогда для него закончится. Поэтому капитан, как и полагается в таких случаях, вытянулся в струнку и отдал честь штатскому. Тот, поскольку был ростом сильно выше патрульного, наклонился к капитанскому уху и что-то долго нашептывал, после чего капитан достал из кармана носовой платок и дрожащей рукой вытер вспотевшее лицо.
Стоит отметить, что сотрудники данного ведомства никогда не сопровождали солдат к их новому месту службы. Как правило, они занимались кое-чем посерьезней. Но здесь особый случай. Опять же – заграница. Чем не повод для сотрудника Особого отдела армии побывать в Германии, пусть даже Восточной. Они же тоже люди – особисты. Кстати сказать, в Группе Советских войск в Германии этих самых особистов по долгу службы находилось немереное количество. За всем, что происходило на подчиненной им территории, необходимо было следить денно и нощно. Не дай Бог кому из военнослужащих, будь то солдат или офицер, попасть под прицел недремлющего ока сотрудника Особого отдела. В двадцать четыре часа тебя выдворят из Германии и отправят дослуживать в родные пенаты. Но в обязанности наших особистов, которые сегодня были с Иваном по одну сторону баррикад, это не входило.
– Можете следовать к месту вашей службы, Иван Дмитриевич! – с досадой произнес патрульный капитан, возвращая документы владельцу.
– Есть следовать к дальнейшему месту службы, – широко улыбнулся ефрейтор, забрал документы и, подгоняемый опекунами, направился через площадь в сторону трамвайной остановки.
Что особист напел на ухо патрульному, мы, увы, не знаем. Но, согласитесь, всё же спас он нашего солдатика от капитанского гнева и ненужных разбирательств в комендатуре. Честь и хвала ему за это. Есть же на земле русской, простите – немецкой и среди них добрые ребята, способные время от времени совершать правильные поступки!
– А ты чё за него так вступился, – осторожно поинтересовался первый у своего коллеги, стараясь не отставать от него.
– Шо ж, мы вэсь дэнь за им таскаца будэм? – рассудил крепыш. – Чем быстрее его доставим, тем быстрее освободимся. Поезд до дому у нас в ночи. Так шо, сам понымаишь… У гаштэте посидим, пива здэшнего похлэбаим.
– Говорят, немецкое пиво самое лучшее в мире, – воспрянул духом первый.
– Это да, – согласился коллега. – И фрейлейны у них тоже гарные.
– Что?
– Фрейлейны. Дывушки по-ихому.
– А-а, – многозначительно протянул первый.
Не догадываясь о грандиозных планах своих опекунов, Иван продолжал двигаться уверенной походкой и с нескрываемым любопытством оглядывался по сторонам. Привокзальная часть города ничем особо не поразила его, за исключением, пожалуй, какой-то особенной архитектуры главного здания вокзала и государственных флагов СССР и ГДР, неразделимым дуэтом висящих в нескольких местах на фасаде.
«Не иначе как меня встречают», – только и успел подумать Иван, глядя на флаги, как духовой оркестр, стоящий посреди площади, будто в подтверждение, грянул традиционно исполняемый при торжественных встречах марш «Прощание славянки».
Иван усмехнулся, оттого что такая мысль пришла ему в голову, и подошел ближе к музыкантам. Сошедшие словно с небес пионеры в белых рубашках, синих галстуках, синих пилотках, а также синих брюках и юбках неровным строем приближались к встречающему их оркестру. От хорошего настроения Ивану захотелось как-то обозначить себя в этой среде. Словно принимающий парад маршал, он застыл в нарочито эффектной позе, отдавая честь идущим тельмановцам. Впереди них, задавая тон, двое пионервожатых несли транспарант с карикатурой на американского летчика, который держал в одной руке бутылку виски, а в другой атомную бомбу. Карикатуру, как и положено, дополняла надпись явно политического характера на немецком языке.
– Мы принимаем… сторону… дела народа! Против угрозы… атомным бомбам, – с трудом, не стараясь вникнуть в смысл написанного, перевел Иван некоторые слова лозунга.
Когда-то, учась в ремесленном на повара, Иван скорее проходил, нежели изучал немецкий язык и, как и многие одноклассники, ненавидел его. «На фиг нам, поварам знать немецкий?» – возмущались ученики. А самое ужасное, что Фаина Львовна – дама неопределенного возраста, преподававшая этот самый язык, по её словам, была наполовину немкой. Она считала, что её ученики должны знать немецкий так же, как она, и в преподавании использовала больше методику кнута, чем и подтверждала свою принадлежность к той самой половинке своей родословной. Что же касается другой её половинки, то у Ивана были большие сомнения на этот счет. «Я не еврейка, а моя мама танцевала в Большом театре…» – каждый раз, не уточняя маминого происхождения, отвечала Фаина, когда Иван в очередной раз перед всем классом пытался её «разоблачить». И чем чаще это происходило, тем веселее было слушать рассказы Фаины о другой её половинке.
Но не думал тогда Иван, что попадет когда-нибудь в Германию и что немецкий ему ох как пригодится, и пригодится не только для прочтения лозунгов, подобных тому, что несли немецкие пионеры.
Ознакомившись таким образом с содержанием плаката, Иван взглядом проводил тельмановцев, которые вместе с оркестром и транспарантом быстро погрузились в ожидавший их автобус.
Освободив себя от недолгих обязанностей маршала, Иван двинулся дальше. Подойдя к переходу через проезжую часть, он остановился, желая пропустить несколько легковушек, подъезжавших к пешеходной зебре. Но случилось то, чего наш герой предвидеть никак не мог. Автомобили, следуя каким-то незнакомым ему правилам, также остановились. Там, откуда Иван был родом, такого внимания к лучшей части человечества он никогда не испытывал. Всего несколько секунд замешательства, и до Ивана дошло, что как ни крути, а ему идти первым. Он, как говорят немцы, сделал гроссе ауген, то есть большие глаза, а точнее, удивился и, почесав вспотевший под шапкой затылок, с завистью к самому себе произнес:
– Заграница, брат!
Подойдя к трамвайной остановке, Иван влился в общую толпу молчаливо стоящих граждан. В ожидании трамвая он стал разглядывать всех подряд, пытаясь угадать, много ли среди них русских. В итоге взгляд его остановился на небольшой компании немецких и советских офицеров, стоящих почти на трамвайных рельсах. Они активно беседовали между собой, смешивая русские слова с немецкими. Из всего услышанного Иван разобрал лишь некоторые из них: шнапс, бир, триньк, сельтерская. К ним, как ему показалось, можно было прибавить ещё одно, но было оно ему незнакомо, и потому решил он выяснить.
– Херр официр, – обратился Иван ко всей компании.
На мгновение офицеры затихли и посмотрели на Ивана.
– Какие мы тебе херры, – слегка развязно отреагировал один из них после небольшой паузы. – Господа все там. За воротами. – Он неопределенно махнул рукой примерно на запад, где располагались знаменитые Бранденбургские ворота.
– Ми есть геноссе, – любезно объяснил стоявший рядом немецкий офицер и обнял своего пошатнувшегося русского коллегу.
– Геноссе? – удивился Иван.
– Я-а, я-а. Геноссе – утвердительно закивали все.
– Тогда скажите мне, херр геноссе. Вас ист дас лу-ни-кофф? – произнес по слогам Иван интересующее его слово.
Вместо ответа за его спиной неожиданно раздалось и, как показалось Ивану, эхом пронеслось по всей площади металлическое грохочущее вибрато, напоминающее старорежимный школьный звонок. Иван обернулся. К остановке подкатил долгожданный трамвай и застыл в метре от него. Из трамвая первыми выпрыгнули три немецких офицера и влились в компанию ожидавших их коллег. Обменявшись рукопожатиями, офицеры, так и не объяснив Ивану, что такое луникофф, не спеша отправились в известном только им направлении.
– Наверное, в ресторан, – с печалью в голосе произнес уже проголодавшийся Иван и хотел на прощание помахать рукой. Но неожиданно возникшие перед ним особисты перекрыли своими могучими телами и шляпами всю панораму привокзальной площади, а вместе с ней и уходящих офицеров, и яркое весеннее солнце. Зловещая тень Особого отдела легла на плечи советскому солдату.
– Может, я сам дальше? – взмолился Иван. – А вы по своим делам ступайте.
– Ты у нас как ценная бандероль, – широко улыбнулся первый особист, – сдал, принял. Подпись, печать.
– Передадим тэбэ из рук у руки, – иронично добавил крепкий и подтолкнул Ивана к передней двери трамвая. – Давай, не сцы, заходь смелее.
– Ну, как знаете, – с притворной обидой буркнул через плечо Иван. – А ещё водку вместе пили.
Зайдя в трамвай, Иван встал поближе к вагенфюреру, чтобы в случае чего спросить про свою остановку. Особисты прошли в середину салона и, когда трамвай тронулся, продолжили наблюдать за Иваном. Его, правда, уже не смущали их пристальные взгляды, он успел к ним привыкнуть.
За время всего пути на поезде от Белорусского вокзала, где они его встретили, и до Берлина он даже подружился с ними. Сначала, как и положено, опекуны, стоя в коридоре рядом с купе, читали одну продырявленную «Правду» на двоих, затем точно так же – «Советский спорт». Но, когда пришло время обедать, атмосфера стала меняться, сначала постепенно, а затем все быстрее. Чуть больше суток они душили зеленого змия, объедались форшмаком и другими гастрономическими изысками, которые Иван ещё дома приготовил в дорогу. Снова душили, снова объедались, спорили на тему – зачем нужно через пол-России тащить в Германию повара, играли в карты, делились воспоминаниями казаново-донжуанского характера, травили анекдоты, иногда даже такие, за которые вполне можно было лишиться не только должности. Глубоко за полночь кто-то предложил обменяться адресами, как это обычно делают в завершение подобных трапез. Но, слава Богу, похмелье пришло вовремя.
И сейчас, закрыв глаза, Иван стоял, держась за верхний поручень, и под стук трамвайных колес вспоминал всё это. Усталость давала о себе знать.
«Скорей бы уж до места добраться», – думал он.
Мимо, неукоснительно соблюдая законы относительности движения, на небольших скоростях проносились немецкие пейзажи: невысокой этажности дома с черепичными крышами, мощенные булыжниками улицы, кирхи католические и лютеранские, липовые и кленовые аллеи с уже набухшими на деревьях почками и много чего ещё. Но ничего этого Иван не видел. Вялая гримаса на его лице выражала абсолютное отсутствие интереса к тому, что происходило вокруг него в трамвае, в городе, в обеих Германиях сразу и по отдельности, в родной подмосковной деревне Пенягино, в любимом Советском Союзе и уж тем более в чуждой почти каждому советскому человеку далекой пресловутой Америке.
Но обстоятельства сложились так, что именно в этот день, двадцать четвертого марта 1958 года, в Америке произошло событие, которое к нашему герою непосредственного отношения не имело. А значимость его была такова, что во всех буржуйских газетах, в том числе и западногерманских, несмотря на разницу во времени, уже к полудню оно было подробно описано, а многими читателями и прочитано. Иван, по причине слабого знания немецкого языка, западногерманских газет (да и восточногерманских тоже) читать не мог и поэтому о происшедшем в США событии не узнал. Другое дело – запах свежеиспеченного хлеба, который неожиданно возник где-то рядом и так и норовил вмешаться в Иванову личную жизнь.
Ему ничего не оставалось, как прервать свои дорожные воспоминания и открыть глаза. Буквально под носом у Ивана с газетой в руках сидела молоденькая брюнетка с длинными, аккуратно стриженными волосами и смачно поедала пышущую жаром булку. Водя указательным пальцем по строчкам на первой полосе газеты, она вместе с булкой жадно поглощала содержание передовой статьи. «Die Welt», – прочитал Иван название газеты и с радостью для себя отметил, что знает, что в переводе на русский это означает мир. Он снова перевел взгляд на брюнетку.
«Вот это краля!» – отметил он про себя.
Нельзя сказать, что Иван был охоч до женского пола. Да и когда? Шесть классов школы, ремесленное, затем пара лет на кухне в столовой ЗИЛа и армия. Ну разве что в заводском доме культуры дружил он с одной. Преподавала народный танец. Правда, была она года на три постарше. Чем Тамара приглянулась Ивану, неизвестно. Но обучала она его исправно не только танцу, хотя и не была красавицей. А эта в трамвае, – ну просто сказка. Картинка, одним словом. Устоять наш герой был не в силах. Ему даже захотелось отнять булку у девушки, лишь бы та обратила на него внимание. – Что нового в мире? – преодолевая некоторое волнение, поинтересовался он.
Девушка никак не отреагировала на Ивановы слова, поэтому он решил, что брюнетка либо немного глуховата, либо не понимает по-русски. Вторая версия ему показалась более перспективной.
– Дас ист интересант? – осторожно продолжил Иван, на всякий случай добавив своему голосу пару лишних децибел. Не обращая внимания на Ивана, девушка, уже успев разделаться с булкой, продолжала увлеченно «поедать» передовицу. На фотографии под заголовком статьи был изображен улыбающийся парень с гитарой наперевес. Было очевидно, что к нему фрейлейн проявляла больший интерес, нежели к Ивану. Странное, доселе незнакомое чувство овладело нашим героем.
– Надо же, – обиженно пробурчал Иван, – рядом стоит такой бравый парень, а она в фотографию впялилась. – Затем задумался и решительно произнес: – Э-эх! Была не была!
Он снял шапку и, прицелившись, как бы случайно уронил её на колени брюнетки. Шапка приземлилась, точнее, пригазетилась аккурат на фотографию парня. В ожидании реакции на свою дерзкую выходку Иван раскрыл рот. Девушка вздрогнула от неожиданности и, подняв голову, сверкнула своими огромными зелёными глазами. Надо было видеть, каким довольным стало лицо Ивана, как он пожимал плечами и разводил в стороны руки. Всем своим видом он как бы говорил: «Я не я и лошадь, а точнее, шапка не моя».
– Halt dein Maul, Küken , – нарочито вежливо произнесла красавица после небольшой паузы и приветливо улыбнулась. Затем, повертев шапку в руках, вернула её Ивану.
– Данке шён, – также приветливо улыбнулся Иван, не подозревая, какое предложение сделала ему незнакомка. Он взял шапку, но надевать не стал, а осушил ею вспотевшее лицо.
– Извините, упала.
Зацепив таким образом девушку, как говорится, на крючок, Иван только приготовился планомерно развить начатую им атаку, как в дело вмешался вагенфюрер.
– Цвизелер Штрассе цвай, – будто приговор, объявил он следующую остановку.
Иван понял, что действовать нужно быстро и не раздумывая, поскольку на Цвизелер Штрассе, дом два, нужно было выходить.
– Я это… Я – Иван. И-ван, – глядя на девушку, в волнении произнес он по слогам свое имя. – Я, – он ткнул себя пальцем в грудь и сделал небольшую паузу, – у вас, – Иван показал на окно и снова сделал паузу, – в Берлине. Служить. Буду, – выделяя для разборчивости каждое слово, пояснил Иван и почему-то в качестве доказательства предъявил попутчице свой чемоданчик. – Повар я. Понимайт? – Он снова ткнул себя пальцем в грудь и затем, не придумав ничего другого, поводил рукой возле рта, будто принимает пищу из ложки. – Ам-ам. Ферштейн? – заключил свои объяснения Иван.
Внимательно выслушав паренька, красотка поняла, что видит перед собой проголодавшегося советского солдата. Отчасти она оказалась права, но поняла (ох, эти немки) совсем другое. Сложив газету, фрейлейн сунула её в сумочку, и достала оттуда ещё одну булку.
– Bitte, – она протянула её Ивану.
– Найн, найн булка! Найн кушать! – второпях замотал головой Иван, хотя под ложечкой уже давно посасывало. – Ихь бин увидеться. Свидание. Ду унд я, – Иван показал пальцем сначала на девушку, потом на себя.
Затем он поставил чемодан на пол, машинально положил шапку девушке на колени, чем на этот раз её не разгневал и соединил освободившиеся руки в приветствии. – Фроиндшафт. Ферштейн?
– Ja, ja. Ich verstehe dich, – утвердительно покивала головой фрейлейн и, улыбнувшись, положила булку в шапку Ивану.
– Я те дам свидание! – сзади неожиданно послышался тихий угрожающий голос. – Бери булку, шапку и чумодан и на выход.
Иван обернулся. Сзади стояли они.
– Ты чё, паря, сдурел? Бэлэны объилси? – шепотом рыкнул крепыш. – Инструктаж у поезде позабыв? А ну давай, проходь отседова.
Взяв чемодан и шапку вместе с булкой, Иван, повинуясь силовому воздействию опекунов, пошел к выходу. Смутно припоминал он, что в поезде, в перерывах между рюмками и анекдотами, особисты что-то говорили про то, чего нельзя в Германии, а что можно, и того, чего нельзя в итоге оказалось гораздо больше, чем того, чего можно. Трамвай вскоре остановился, двери открылись, и троица спокойно вышла на улицу. Положив булку в карман шинели, Иван надел шапку и взглядом проводил уплывающий вдаль трамвай, а вместе с ним и немецкую девушку, имени которой он так и не узнал. А если бы даже и узнал, чтобы это изменило? Она, конечно, через стекло помахала ему рукой, Иван в ответ опечаленно вздохнул. Ему вдруг стало грустно от мысли о том, что он вряд ли когда её снова увидит. Мимо по булыжной мостовой, грохоча сапогами, прошла рота советских солдат, не очень дружно напевая: «Мы кузнецы, и дух наш молод», и это, как показалось Ивану, внесло определенный диссонанс в атмосферу опрятных немецких улочек и царящую вокруг тишину. Иван пока ещё не подозревал, что в скором времени и ему своим скромным талантом придется взрывать устоявшуюся тишину немецких городов и утопать в бескрайнем море цветов, оваций и других, может, не всегда приятных знаках внимания. До КПП военного городка, на территории которого квартировал ансамбль, оставалось пройти всего сотню метров.
