Читателям > Каталог книг издательства "Москва" > Дневник русской студентки > Фрагмент книги "Дневник русской студентки"
24 сентября 1916
Сегодня мне исполнилось семнадцать лет. Я проснулась от счастья и никак не смогла объяснить себе это необычное состояние. Во всем было что-то необычное, что-то новое. Я проснулась в шесть утра и увидела комнату, пронизанную утренним солнечным светом. Я распахнула окно в сад и засмеялась, не понимая почему. Внизу, в палисаднике, доцветали последние астры. Все в саду покрыто тонким слоем серебряного инея. Осторожно, высоко поднимая лапы, между грядок пробирался белый кот. На светло-голубом небе маленькие белые облачка. И хотя уже поздняя осень, но ощущается какая-то радость. Вдали сияет голубая река, через которую раскинулся длинный ажурный железнодорожный мост.
Я подошла к зеркалу и стала внимательно себя разглядывать, как будто делала это впервые. Разумеется, я и раньше видела свое отражение в зеркале, но сегодня я по-новому посмотрела на свои глаза. Все говорят, что у меня восточный разрез глаз, – это дает повод моим школьным подругам утверждать, что в моих глазах скрывается какое-то таинственное выражение. Сегодня я почему-то подумала, что эти глаза обещают мне интересную жизнь. Смотрела в зеркало, погружаясь в глубину своих глаз, как будто проходила взглядом сквозь веки и не находила дна. Чем больше я вглядываюсь, тем больше радости испытываю от того, что мне исполнилось семнадцать лет и что передо мной лежит вся моя будущая жизнь. Вся жизнь! Какое счастье, какое нескончаемое счастье!
Потом рассматриваю свое тело, и опять появляется ощущение, что вижу его в первый раз. Я любуюсь отражением в зеркале. Если бы кто-то видел меня сейчас! Меня, о которой Лида Ковалевская еще вчера сказала, что я только и думаю о книгах. Долго умывалась и, вытираясь полотенцем, опять не удержалась и посмотрела на себя в большое зеркало. Я начала крутиться перед зеркалом, чтобы сравнить, с каким изгибом мое тело выглядит лучше. Говорят, что у меня красивая фигура. Чтобы еще раз в этом убедиться, посмотрела на свои покатые плечи, тонкую талию и стройные длинные ноги. Распустила волосы густыми волнами. Мне понравилось закрывать себя волосами, как покрывалом, но опять стало стыдно. Конечно, мне было приятно, что я «так» выгляжу, но в то же время у меня появилось ощущение, что я сделала что-то некрасивое, низкое. Не ожидая помощи горничной, я надела белое платье, прикрепила к груди белую розу и пошла в церковь. В доме все еще спали. Горничная, которую я встретила внизу, всплеснула руками: ведь я сама, без ее помощи умылась и оделась. Она поздравила меня с днем рождения. Я ей очень нравлюсь. На улице было пустынно, только рабочие иногда попадались мне навстречу. Я пошла в собор к заутрене, встала в уголке – поближе к любимой иконе Божьей матери. Я долго смотрела ей в глаза, которые сияли в темноте лампадным светом. И так пристально смотрела я на нее, что мне показалось, что она оживает. Еще мне казалось, что от нее исходили необъяснимая энергия и благость. На моих глазах появились слёзы, я начала беззвучно молиться. Я не понимала, о чем молилась. Я хотела всех простить, всех, кто был виноват передо мной. Я хотела просить прощения у всех, кому я причинила боль, но тут мне пришло в голову, что я никому не сделала зла, да и меня никто не обижал, и не знаю почему, но мне стало очень грустно.
Когда я вернулась домой, родители уже встали, а вся моя комната была завалена подарками. Как их было много! Целая куча! Большой ящик с масляными красками, новый дневник в чудесном переплёте из зеленой кожи, тисненый золотым перышком. В этом дневнике я сейчас и пишу, и еще много книг, о которых я давно мечтала: сочинения Шопенгауэра, история русской литературы и произведения Оскара Уайльда. И еще хорошенький аквамариновый браслет! Родители знают, что я не люблю золотые украшения и что аквамарин – мой любимый камень. Среди подарков было колечко, тоже с аквамарином, конфеты, цветы и мое первое не гимназическое длинное платье, в котором я буду ходить на лекции в университете. Я абсолютно счастлива! В каждом подарке я чувствую любовь и внимание. Вспоминаю, что с самого детства почти все мои желания исполнялись, и мне опять становится стыдно, оттого что мне не перед кем извиняться. Стараюсь делать вид, что мне весело, но на сердце тяжело.
Первой из моих школьных подруг пришла поздравить Маня Беляева, дочь вдовы фельдшера, очень бедная и очень некрасивая. Она должна сразу после окончания гимназии пойти работать, но ей очень хотелось бы продолжить образование в университете. Маня принесла коробочку конфет, чем обрадовала меня и одновременно смутила. Я знала, что для нее купить этот скромный подарок было непросто.
– Ты что-то очень грустная, – сказала она.
– Да, я действительно несчастлива. Маня удивленно посмотрела на меня.
– Я завидую тебе, Маня, – сказала я.
– Ты? Мне? – переспросила она. И вдруг моя маленькая, тихая Маня гневно взорвалась:
– Что тебе еще нужно? Ты богатая, одаренная, у тебя такие родители. Ты окончила гимназию с золотой медалью, ты… – несколько раз повторялся этот порядок слов… – а мне это не удалось. Ведь тебя все любят, – продолжала она, – ты будешь учиться в университете, перед тобой лежит блестящее будущее…
Наконец мне удалось остановить ее и сказать то, что я пока никому не говорила:
– Я несчастлива, потому что я счастливая! У меня есть всё, все мои желания выполняются, все меня любят, и я всех люблю, но меня тяготит то, что сегодняшний день будет как вчерашний, а завтра – то же самое, что и сегодня. И когда я думаю, что так будет и через десять лет, меня охватывает ужас! Подумай, Маня, всё, что у меня есть – я получила даром! Все мои способности ничего мне не стоили. Я рисую, сочиняю стихи, танцую и Бог знает что только ни делаю, но я хочу испытать нужду, я хочу страдать, бороться, заботиться о ком-то, я хочу лишения! Я даже хочу, чтобы меня ненавидели! И тогда я добьюсь всего сама! Я хочу свою жизнь сделать своими руками, и тогда я буду счастлива! Манино лицо побледнело от ужаса.
– Замолчи, немедленно замолчи, нельзя так говорить! Вдруг ты сказала это в роковую минуту, и твоя судьба изменится. И ты останешься ни с чем! И я вдруг испугалась, но преодолела страх. Со смехом обняла Маню.
– Ну и пусть у меня судьба все отберет. Тогда я начну снова строить свою жизнь, строить новую жизнь и буду от этого счастливой!
Маня ушла совсем растерянная. Она по-настоящему испугалась за меня. После этого пришла Лидочка Ковалевская со своей англичанкой. Она не вошла, она влетела, как вихрь, в мою комнату, бросилась мне на шею и усыпала меня поцелуями.
– Аля, как долго это все будет продолжаться? Мне уже четырнадцать, а меня по-прежнему держат в клетке. Я постоянно с англичанкой; занятия с утра до вечера: французский, немецкий, сочинения, физика и Бог знает что еще, и для чтения мне дают поучительные истории о послушных девочках. Впрочем, почему меня не отдали в гимназию или в институт, почему я должна учиться дома? – спросила она меня, сделавшись серьезной.
– Видимо, потому, что считают, что так лучше! – ответила я.
– Нет-нет, в этом какая-то загадка! А ты не замечала, что в моей внешности есть что-то странное? – спросила она каким-то печальным и цепляющим за душу голосом.
Эта ее мысль была мне хорошо знакома. Высокая, худенькая, она все еще носила корсет, хотя ей было уже четырнадцать лет, что ее сильно возмущало. Но девушка должна иметь красивую фигуру! Каждый раз, когда я ее видела, я любовалась ее роскошными золотистыми волосами, большими карими глазами и черными, как смоль, бровями.
– Нет, нет, я имею в виду не внешность. Посмотри на мои руки и ноги!
Я знала, что ее руки и ноги причиняли ей много переживаний, потому что они были неприлично большими. Размер ее ноги был тридцать девятым, а кисти рук не только были крупными, но и некрасивого красного цвета!
– Аля, тебе не приходило в голову, что ни у моего отца, ни у моей матери нет таких рук!
Я засмеялась и сказала:
– Может быть, такие руки были у твоего деда или бабушки?
– Нет, мои родители аристократы, и я даю голову на отсечение, что ни у князей Долгоруких, ни у Ковалевских не было таких рук и ног.
– Ну и что ты на это скажешь? Что, наконец, ты имеешь в виду?
– Я сама еще не знаю, но у меня есть одна мысль… – Лидочкин голос задрожал. Я с трудом успокоила ее, и если раньше мне это легко удавалось делать, то в этот раз не получилось. Она с волнением продолжила:
– Ну, например, почему меня не взяли в институт благородных девиц? Я совершенно уверена, что мои родители туда обращались! Почему меня прячут от окружающих? Почему я все время с англичанкой? И кто эта женщина, которая все время приходит мне на память? Я помню, что совсем маленькой случайно оказалась на кухне. Там на скамейке сидела бедно одетая женщина, которая, увидев меня, начала плакать и дала мне пряник. Я испугалась и убежала; а сейчас я вспоминаю ее лицо и руки, которые я сравниваю со своими…
– Ты фантазируешь, Лидочка! – воскликнула я.
– В этом деле есть какая-то тайна, и пока я ее не разгадаю, я не успокоюсь, – на её лице при этих словах появилось жесткое выражение – удивительная смесь детской радости и злости, черты лица сделались мрачными.
– Да, сегодня я опять разговаривала с Петуховой, – сказала она, спустя некоторое время.
– Где? Когда? – спросила я в ужасе.
– В церкви. Моя англичанка говорила с генералом Войнуцким, а Петухова подошла ко мне и спросила, говорила ли я с отцом, как она мне советовала сделать.
– Лидочка, как ты можешь разговаривать с этой Петуховой, ведь она сестра революционера, которого твой отец отправил в Сибирь. Твоим родителям это будет очень неприятно.
– Я хочу узнать, что от меня скрывают!
– Она, конечно, хочет отомстить за своего брата, – пыталась переубедить ее я.
– Кто знает! Я все равно последую ее советам!
– Каким советам?
– Ты сама об этом узнаешь! – сказала она, и на ее лице опять появилась злая улыбка.
Тут мы услышали в коридоре голос моей матери и англичанки. Лидочка быстро уселась в кресло и сказала шёпотом:
– Дай мне побольше конфет, меня опять наказали за вчерашнее. Вчера я спросила отца в присутствии какого-то высокого человека, похожего на пугало, – не знаю его имени – о том, не было ли у него незаконного ребенка?
– Лидочка! – сказала я в ужасе. – Что ты опять надумала? Ведь это точно ты не сама выдумала.
– Нет, не я, это мне Петухова посоветовала, – прошептала она и спрятала конфеты в карман.
– А, это опять «марципановые свинки», ну теперь я продержусь! Меня ведь закроют на три дня без воды и хлеба и заставят писать английские упражнения, и это всё из-за «незаконного ребенка».
– А что еще она тебе посоветовала? – волнуясь, спросила я. Но Лидочка уже мне не ответила. В комнату вошли моя мама и англичанка. Англичанка меня поздравила и извинилась за то, что Лида не сможет прийти, так как не здорова и должна пораньше лечь спать.
Сидя у нее за спиной, Лидочка высунула язык и капризным и гнусавым голосом сказала: «Но, мадам, я совершенно здорова!» Англичанка сделала вид, что она ничего не слышала, еще раз меня поздравила, сказала, что вечером придут родители Лидочки, и распрощалась.
Кто была эта женщина, которую Лидочка постоянно вспоминала, и что хотела Петухова? Что она может знать о происхождении Лидочки? Меня это очень беспокоило. Если бы не мой день рождения, я бы тут же отправилась к ней, чтобы узнать, какой совет дала ей Петухова, но отбросила эту мысль, так как каждую минуту могли появиться гости.
В действительности идея празднования моего дня рождения сегодня вечером мне не нравится. С каким удовольствием я провела бы его в своей комнате с простой, приятной и прямодушной Маней Беляевой или еще лучше с какими-нибудь детьми. Но, к сожалению, мама так не считает. Она полагает, что девушки должны выходить в свет, бывать на балах и выездах! Обычно я возражаю ей, но сегодня хочу доставить родителям радость – они так счастливы, когда видят меня в обществе!
25 сентября 1916
Первая моя мысль о Лидочке. До десяти часов я не выхожу, не могу выходить, поэтому записываю дома пару строк о вчерашнем вечере.
Оперная певица спела несколько романсов, среди них «Пожалей меня». Я вспоминаю Вадима Верховского; всю свою радость этого вечера я бы отдала за одну строчку от него. Всем очень понравилась песня, которая стала модной в нашем городе: как немцы убегают от казаков, а казаки их преследуют. Все пришли в восторг и стали говорить, что война должна быть обязательно доведена до победы. Только адвокат Петр Васильевич Быков выступил против этого. Он много говорил о недовольстве среди народа, о жертвах, которые должны понести рабочие и крестьяне в этой войне. Все набросились на него. Особенно разгорячилась жена вице-губернатора Зинаида Васильевна Песоцкая: «Войну надо довести до победного конца. Россия должна победить! Ради этого я отдам свое последнее!» – кричала она.
Зинаида Васильевна на самом деле удивительная патриотка; своего единственного сына она заставила на полгода раньше срока окончить гимназию, чтобы он отправился добровольцем на фронт в ее сопровождении. У бедного Коли не было совершенно никакого желания идти на фронт, так как дома его ждала невеста Наточка. Надо видеть, какой сильной становилась Зинаида Васильевна, когда она начинала говорить о любви к родине!
Она выпрямилась и как Богиня стояла перед нами, сверкая от волнения своими темными глазами. В ответ на ее возбуждение Пётр Васильевич в мягкой и спокойной манере, как он это всегда делает, сказал:
– Вы говорите о любви к родине с таким душевным волнением! А почему за чаем вы рассаживаетесь по сословному порядку? Вы так много говорите о «народе», но с этим народом вы никогда не сядете за один стол! Сначала по традиции пьет чай высшее общество, потом другие достойные сословия, а затем уже обычные люди!
– Я люблю свою родину и народ, наш русский народ, но из этого не следует, что я должна сидеть за одним столом с кухаркиными детьми!
При этих словах я невольно посмотрела на мать Лидочки Ковалевской – она слегка покраснела и опустила голову. Или мне это показалось? При этих словах Петр Васильевич разволновался и в необычной для него резкой манере ответил:
– Насколько я вижу, сегодня шьют военную амуницию только простые женщины, кухаркины дети, а дамы заняты покупками и сплетнями!
Тогда все снова накинулись на него, но он, по своему обычаю, быстро успокоился и, улыбаясь, сказал:
– Успокойтесь, я не собираюсь вмешиваться в дела ваших комитетов. Я только хотел дать вам совет: не воздвигайте высоких стен между собой и народом, для которого вы так усиленно трудитесь.
После ужина все снова заговорили о политике, а неутомимый Петр Васильевич без конца говорил о правительстве. Мне показалось, что он несколько своеобразно высказывался о царе, я бы сказала, в довольно презрительной форме.
Все присутствующие, кроме Зинаиды Васильевны, согласились, что ответственность правительства является обязательной необходимостью, потом стали говорить о Распутине. Эта тема всех чрезвычайно интересовала. Полная волнения мать Лидочки рассказала, что дочь ее знакомой вынуждена учиться в учебном заведении с дочерями «мужиков» и «конокрадов». Я внимательно посмотрела на лицо мадам Ковалевской, и вновь мне показалось, что здесь что-то не так, словно её возмущение было искусственным. Отец Лидочки посмотрел на жену и поднялся. Он постучал по бокалу и сказал, что у него важное сообщение. Когда стало тихо, он продолжил:
– Сегодня у меня был Анатолий Иванович Волков. Он нанёс мне визит, так как он назначен губернатором N-ской губернии!
Эти слова произвели впечатление разорвавшейся бомбы: поднялся сильный шум, со всех сторон раздались крики. Невозможно было поверить, что маленький чиновник, которого наши дамы никогда не принимали, был назначен губернатором.
– Он сам мне показал письмо, в котором Распутин сообщил о его назначении. Письмо было коротким. В нём было написано: «Радуйся, ты губернатор. Григорий», – добавил отец Лиды.
Тут все вспомнили, что жена Волкова, очень красивая женщина, добилась приема у Распутина и просила его о должности губернатора для своего мужа. Весь город смеялся над такой наглостью и манией величия её мужа. Вспомнили также и слова Распутина, который, как утверждала мадам Волкова, сказал: «Никто из просящих не уходит от меня, не получив просимое».
«Мы недооцениваем влияние этого мужика, а пора бы!» – шептались гости. Все были страшно взволнованы и проклинали Распутина. Зинаида Васильевна расплакалась, стала говорить, что он загипнотизировал царя, иначе этого бы не случилось. То, что Анатолий Иванович, круглый ноль, был назначен губернатором только потому, что Софья Львовна понравилась Распутину, вызвало у всех чувство унижения. Инженер Болгаринов рассказал, что он сам видел, как Распутин на обеде взял руками с тарелки осетра в красном соусе, руками же разломал его и положил кусок на тарелку соседки по столу, при этом соусом залил скатерть, и что княгиню и графиню он называл Лизонькой и Машенькой.
– А какие грязные у него руки, – продолжал он. – На нем была рубаха, которую якобы для него сшила царица, плисовые штаны, а сапоги намазаны дёгтем. После обеда одна из княжон поцеловала ему его лапы и обняла его вонючие сапоги.
То, что он рассказывал, было отвратительно! Возмущённая Зинаида Васильевна воскликнула:
– Это ложь, выдумка! Всё это выдумали, чтобы унизить царствующий дом в глазах народа!
– Нет-нет, это не ложь, – серьёзно и грустно сказал инженер. Я видел это своими глазами. Он сказал это таким голосом, что все замолчали.
Фрагмент книги "Дневник русской студентки"
24 сентября 1916
Сегодня мне исполнилось семнадцать лет. Я проснулась от счастья и никак не смогла объяснить себе это необычное состояние. Во всем было что-то необычное, что-то новое. Я проснулась в шесть утра и увидела комнату, пронизанную утренним солнечным светом. Я распахнула окно в сад и засмеялась, не понимая почему. Внизу, в палисаднике, доцветали последние астры. Все в саду покрыто тонким слоем серебряного инея. Осторожно, высоко поднимая лапы, между грядок пробирался белый кот. На светло-голубом небе маленькие белые облачка. И хотя уже поздняя осень, но ощущается какая-то радость. Вдали сияет голубая река, через которую раскинулся длинный ажурный железнодорожный мост.
Я подошла к зеркалу и стала внимательно себя разглядывать, как будто делала это впервые. Разумеется, я и раньше видела свое отражение в зеркале, но сегодня я по-новому посмотрела на свои глаза. Все говорят, что у меня восточный разрез глаз, – это дает повод моим школьным подругам утверждать, что в моих глазах скрывается какое-то таинственное выражение. Сегодня я почему-то подумала, что эти глаза обещают мне интересную жизнь. Смотрела в зеркало, погружаясь в глубину своих глаз, как будто проходила взглядом сквозь веки и не находила дна. Чем больше я вглядываюсь, тем больше радости испытываю от того, что мне исполнилось семнадцать лет и что передо мной лежит вся моя будущая жизнь. Вся жизнь! Какое счастье, какое нескончаемое счастье!
Потом рассматриваю свое тело, и опять появляется ощущение, что вижу его в первый раз. Я любуюсь отражением в зеркале. Если бы кто-то видел меня сейчас! Меня, о которой Лида Ковалевская еще вчера сказала, что я только и думаю о книгах. Долго умывалась и, вытираясь полотенцем, опять не удержалась и посмотрела на себя в большое зеркало. Я начала крутиться перед зеркалом, чтобы сравнить, с каким изгибом мое тело выглядит лучше. Говорят, что у меня красивая фигура. Чтобы еще раз в этом убедиться, посмотрела на свои покатые плечи, тонкую талию и стройные длинные ноги. Распустила волосы густыми волнами. Мне понравилось закрывать себя волосами, как покрывалом, но опять стало стыдно. Конечно, мне было приятно, что я «так» выгляжу, но в то же время у меня появилось ощущение, что я сделала что-то некрасивое, низкое. Не ожидая помощи горничной, я надела белое платье, прикрепила к груди белую розу и пошла в церковь. В доме все еще спали. Горничная, которую я встретила внизу, всплеснула руками: ведь я сама, без ее помощи умылась и оделась. Она поздравила меня с днем рождения. Я ей очень нравлюсь. На улице было пустынно, только рабочие иногда попадались мне навстречу. Я пошла в собор к заутрене, встала в уголке – поближе к любимой иконе Божьей матери. Я долго смотрела ей в глаза, которые сияли в темноте лампадным светом. И так пристально смотрела я на нее, что мне показалось, что она оживает. Еще мне казалось, что от нее исходили необъяснимая энергия и благость. На моих глазах появились слёзы, я начала беззвучно молиться. Я не понимала, о чем молилась. Я хотела всех простить, всех, кто был виноват передо мной. Я хотела просить прощения у всех, кому я причинила боль, но тут мне пришло в голову, что я никому не сделала зла, да и меня никто не обижал, и не знаю почему, но мне стало очень грустно.
Когда я вернулась домой, родители уже встали, а вся моя комната была завалена подарками. Как их было много! Целая куча! Большой ящик с масляными красками, новый дневник в чудесном переплёте из зеленой кожи, тисненый золотым перышком. В этом дневнике я сейчас и пишу, и еще много книг, о которых я давно мечтала: сочинения Шопенгауэра, история русской литературы и произведения Оскара Уайльда. И еще хорошенький аквамариновый браслет! Родители знают, что я не люблю золотые украшения и что аквамарин – мой любимый камень. Среди подарков было колечко, тоже с аквамарином, конфеты, цветы и мое первое не гимназическое длинное платье, в котором я буду ходить на лекции в университете. Я абсолютно счастлива! В каждом подарке я чувствую любовь и внимание. Вспоминаю, что с самого детства почти все мои желания исполнялись, и мне опять становится стыдно, оттого что мне не перед кем извиняться. Стараюсь делать вид, что мне весело, но на сердце тяжело.
Первой из моих школьных подруг пришла поздравить Маня Беляева, дочь вдовы фельдшера, очень бедная и очень некрасивая. Она должна сразу после окончания гимназии пойти работать, но ей очень хотелось бы продолжить образование в университете. Маня принесла коробочку конфет, чем обрадовала меня и одновременно смутила. Я знала, что для нее купить этот скромный подарок было непросто.
– Ты что-то очень грустная, – сказала она.
– Да, я действительно несчастлива. Маня удивленно посмотрела на меня.
– Я завидую тебе, Маня, – сказала я.
– Ты? Мне? – переспросила она. И вдруг моя маленькая, тихая Маня гневно взорвалась:
– Что тебе еще нужно? Ты богатая, одаренная, у тебя такие родители. Ты окончила гимназию с золотой медалью, ты… – несколько раз повторялся этот порядок слов… – а мне это не удалось. Ведь тебя все любят, – продолжала она, – ты будешь учиться в университете, перед тобой лежит блестящее будущее…
Наконец мне удалось остановить ее и сказать то, что я пока никому не говорила:
– Я несчастлива, потому что я счастливая! У меня есть всё, все мои желания выполняются, все меня любят, и я всех люблю, но меня тяготит то, что сегодняшний день будет как вчерашний, а завтра – то же самое, что и сегодня. И когда я думаю, что так будет и через десять лет, меня охватывает ужас! Подумай, Маня, всё, что у меня есть – я получила даром! Все мои способности ничего мне не стоили. Я рисую, сочиняю стихи, танцую и Бог знает что только ни делаю, но я хочу испытать нужду, я хочу страдать, бороться, заботиться о ком-то, я хочу лишения! Я даже хочу, чтобы меня ненавидели! И тогда я добьюсь всего сама! Я хочу свою жизнь сделать своими руками, и тогда я буду счастлива! Манино лицо побледнело от ужаса.
– Замолчи, немедленно замолчи, нельзя так говорить! Вдруг ты сказала это в роковую минуту, и твоя судьба изменится. И ты останешься ни с чем! И я вдруг испугалась, но преодолела страх. Со смехом обняла Маню.
– Ну и пусть у меня судьба все отберет. Тогда я начну снова строить свою жизнь, строить новую жизнь и буду от этого счастливой!
Маня ушла совсем растерянная. Она по-настоящему испугалась за меня. После этого пришла Лидочка Ковалевская со своей англичанкой. Она не вошла, она влетела, как вихрь, в мою комнату, бросилась мне на шею и усыпала меня поцелуями.
– Аля, как долго это все будет продолжаться? Мне уже четырнадцать, а меня по-прежнему держат в клетке. Я постоянно с англичанкой; занятия с утра до вечера: французский, немецкий, сочинения, физика и Бог знает что еще, и для чтения мне дают поучительные истории о послушных девочках. Впрочем, почему меня не отдали в гимназию или в институт, почему я должна учиться дома? – спросила она меня, сделавшись серьезной.
– Видимо, потому, что считают, что так лучше! – ответила я.
– Нет-нет, в этом какая-то загадка! А ты не замечала, что в моей внешности есть что-то странное? – спросила она каким-то печальным и цепляющим за душу голосом.
Эта ее мысль была мне хорошо знакома. Высокая, худенькая, она все еще носила корсет, хотя ей было уже четырнадцать лет, что ее сильно возмущало. Но девушка должна иметь красивую фигуру! Каждый раз, когда я ее видела, я любовалась ее роскошными золотистыми волосами, большими карими глазами и черными, как смоль, бровями.
– Нет, нет, я имею в виду не внешность. Посмотри на мои руки и ноги!
Я знала, что ее руки и ноги причиняли ей много переживаний, потому что они были неприлично большими. Размер ее ноги был тридцать девятым, а кисти рук не только были крупными, но и некрасивого красного цвета!
– Аля, тебе не приходило в голову, что ни у моего отца, ни у моей матери нет таких рук!
Я засмеялась и сказала:
– Может быть, такие руки были у твоего деда или бабушки?
– Нет, мои родители аристократы, и я даю голову на отсечение, что ни у князей Долгоруких, ни у Ковалевских не было таких рук и ног.
– Ну и что ты на это скажешь? Что, наконец, ты имеешь в виду?
– Я сама еще не знаю, но у меня есть одна мысль… – Лидочкин голос задрожал. Я с трудом успокоила ее, и если раньше мне это легко удавалось делать, то в этот раз не получилось. Она с волнением продолжила:
– Ну, например, почему меня не взяли в институт благородных девиц? Я совершенно уверена, что мои родители туда обращались! Почему меня прячут от окружающих? Почему я все время с англичанкой? И кто эта женщина, которая все время приходит мне на память? Я помню, что совсем маленькой случайно оказалась на кухне. Там на скамейке сидела бедно одетая женщина, которая, увидев меня, начала плакать и дала мне пряник. Я испугалась и убежала; а сейчас я вспоминаю ее лицо и руки, которые я сравниваю со своими…
– Ты фантазируешь, Лидочка! – воскликнула я.
– В этом деле есть какая-то тайна, и пока я ее не разгадаю, я не успокоюсь, – на её лице при этих словах появилось жесткое выражение – удивительная смесь детской радости и злости, черты лица сделались мрачными.
– Да, сегодня я опять разговаривала с Петуховой, – сказала она, спустя некоторое время.
– Где? Когда? – спросила я в ужасе.
– В церкви. Моя англичанка говорила с генералом Войнуцким, а Петухова подошла ко мне и спросила, говорила ли я с отцом, как она мне советовала сделать.
– Лидочка, как ты можешь разговаривать с этой Петуховой, ведь она сестра революционера, которого твой отец отправил в Сибирь. Твоим родителям это будет очень неприятно.
– Я хочу узнать, что от меня скрывают!
– Она, конечно, хочет отомстить за своего брата, – пыталась переубедить ее я.
– Кто знает! Я все равно последую ее советам!
– Каким советам?
– Ты сама об этом узнаешь! – сказала она, и на ее лице опять появилась злая улыбка.
Тут мы услышали в коридоре голос моей матери и англичанки. Лидочка быстро уселась в кресло и сказала шёпотом:
– Дай мне побольше конфет, меня опять наказали за вчерашнее. Вчера я спросила отца в присутствии какого-то высокого человека, похожего на пугало, – не знаю его имени – о том, не было ли у него незаконного ребенка?
– Лидочка! – сказала я в ужасе. – Что ты опять надумала? Ведь это точно ты не сама выдумала.
– Нет, не я, это мне Петухова посоветовала, – прошептала она и спрятала конфеты в карман.
– А, это опять «марципановые свинки», ну теперь я продержусь! Меня ведь закроют на три дня без воды и хлеба и заставят писать английские упражнения, и это всё из-за «незаконного ребенка».
– А что еще она тебе посоветовала? – волнуясь, спросила я. Но Лидочка уже мне не ответила. В комнату вошли моя мама и англичанка. Англичанка меня поздравила и извинилась за то, что Лида не сможет прийти, так как не здорова и должна пораньше лечь спать.
Сидя у нее за спиной, Лидочка высунула язык и капризным и гнусавым голосом сказала: «Но, мадам, я совершенно здорова!» Англичанка сделала вид, что она ничего не слышала, еще раз меня поздравила, сказала, что вечером придут родители Лидочки, и распрощалась.
Кто была эта женщина, которую Лидочка постоянно вспоминала, и что хотела Петухова? Что она может знать о происхождении Лидочки? Меня это очень беспокоило. Если бы не мой день рождения, я бы тут же отправилась к ней, чтобы узнать, какой совет дала ей Петухова, но отбросила эту мысль, так как каждую минуту могли появиться гости.
В действительности идея празднования моего дня рождения сегодня вечером мне не нравится. С каким удовольствием я провела бы его в своей комнате с простой, приятной и прямодушной Маней Беляевой или еще лучше с какими-нибудь детьми. Но, к сожалению, мама так не считает. Она полагает, что девушки должны выходить в свет, бывать на балах и выездах! Обычно я возражаю ей, но сегодня хочу доставить родителям радость – они так счастливы, когда видят меня в обществе!
25 сентября 1916
Первая моя мысль о Лидочке. До десяти часов я не выхожу, не могу выходить, поэтому записываю дома пару строк о вчерашнем вечере.
Оперная певица спела несколько романсов, среди них «Пожалей меня». Я вспоминаю Вадима Верховского; всю свою радость этого вечера я бы отдала за одну строчку от него. Всем очень понравилась песня, которая стала модной в нашем городе: как немцы убегают от казаков, а казаки их преследуют. Все пришли в восторг и стали говорить, что война должна быть обязательно доведена до победы. Только адвокат Петр Васильевич Быков выступил против этого. Он много говорил о недовольстве среди народа, о жертвах, которые должны понести рабочие и крестьяне в этой войне. Все набросились на него. Особенно разгорячилась жена вице-губернатора Зинаида Васильевна Песоцкая: «Войну надо довести до победного конца. Россия должна победить! Ради этого я отдам свое последнее!» – кричала она.
Зинаида Васильевна на самом деле удивительная патриотка; своего единственного сына она заставила на полгода раньше срока окончить гимназию, чтобы он отправился добровольцем на фронт в ее сопровождении. У бедного Коли не было совершенно никакого желания идти на фронт, так как дома его ждала невеста Наточка. Надо видеть, какой сильной становилась Зинаида Васильевна, когда она начинала говорить о любви к родине!
Она выпрямилась и как Богиня стояла перед нами, сверкая от волнения своими темными глазами. В ответ на ее возбуждение Пётр Васильевич в мягкой и спокойной манере, как он это всегда делает, сказал:
– Вы говорите о любви к родине с таким душевным волнением! А почему за чаем вы рассаживаетесь по сословному порядку? Вы так много говорите о «народе», но с этим народом вы никогда не сядете за один стол! Сначала по традиции пьет чай высшее общество, потом другие достойные сословия, а затем уже обычные люди!
– Я люблю свою родину и народ, наш русский народ, но из этого не следует, что я должна сидеть за одним столом с кухаркиными детьми!
При этих словах я невольно посмотрела на мать Лидочки Ковалевской – она слегка покраснела и опустила голову. Или мне это показалось? При этих словах Петр Васильевич разволновался и в необычной для него резкой манере ответил:
– Насколько я вижу, сегодня шьют военную амуницию только простые женщины, кухаркины дети, а дамы заняты покупками и сплетнями!
Тогда все снова накинулись на него, но он, по своему обычаю, быстро успокоился и, улыбаясь, сказал:
– Успокойтесь, я не собираюсь вмешиваться в дела ваших комитетов. Я только хотел дать вам совет: не воздвигайте высоких стен между собой и народом, для которого вы так усиленно трудитесь.
После ужина все снова заговорили о политике, а неутомимый Петр Васильевич без конца говорил о правительстве. Мне показалось, что он несколько своеобразно высказывался о царе, я бы сказала, в довольно презрительной форме.
Все присутствующие, кроме Зинаиды Васильевны, согласились, что ответственность правительства является обязательной необходимостью, потом стали говорить о Распутине. Эта тема всех чрезвычайно интересовала. Полная волнения мать Лидочки рассказала, что дочь ее знакомой вынуждена учиться в учебном заведении с дочерями «мужиков» и «конокрадов». Я внимательно посмотрела на лицо мадам Ковалевской, и вновь мне показалось, что здесь что-то не так, словно её возмущение было искусственным. Отец Лидочки посмотрел на жену и поднялся. Он постучал по бокалу и сказал, что у него важное сообщение. Когда стало тихо, он продолжил:
– Сегодня у меня был Анатолий Иванович Волков. Он нанёс мне визит, так как он назначен губернатором N-ской губернии!
Эти слова произвели впечатление разорвавшейся бомбы: поднялся сильный шум, со всех сторон раздались крики. Невозможно было поверить, что маленький чиновник, которого наши дамы никогда не принимали, был назначен губернатором.
– Он сам мне показал письмо, в котором Распутин сообщил о его назначении. Письмо было коротким. В нём было написано: «Радуйся, ты губернатор. Григорий», – добавил отец Лиды.
Тут все вспомнили, что жена Волкова, очень красивая женщина, добилась приема у Распутина и просила его о должности губернатора для своего мужа. Весь город смеялся над такой наглостью и манией величия её мужа. Вспомнили также и слова Распутина, который, как утверждала мадам Волкова, сказал: «Никто из просящих не уходит от меня, не получив просимое».
«Мы недооцениваем влияние этого мужика, а пора бы!» – шептались гости. Все были страшно взволнованы и проклинали Распутина. Зинаида Васильевна расплакалась, стала говорить, что он загипнотизировал царя, иначе этого бы не случилось. То, что Анатолий Иванович, круглый ноль, был назначен губернатором только потому, что Софья Львовна понравилась Распутину, вызвало у всех чувство унижения. Инженер Болгаринов рассказал, что он сам видел, как Распутин на обеде взял руками с тарелки осетра в красном соусе, руками же разломал его и положил кусок на тарелку соседки по столу, при этом соусом залил скатерть, и что княгиню и графиню он называл Лизонькой и Машенькой.
– А какие грязные у него руки, – продолжал он. – На нем была рубаха, которую якобы для него сшила царица, плисовые штаны, а сапоги намазаны дёгтем. После обеда одна из княжон поцеловала ему его лапы и обняла его вонючие сапоги.
То, что он рассказывал, было отвратительно! Возмущённая Зинаида Васильевна воскликнула:
– Это ложь, выдумка! Всё это выдумали, чтобы унизить царствующий дом в глазах народа!
– Нет-нет, это не ложь, – серьёзно и грустно сказал инженер. Я видел это своими глазами. Он сказал это таким голосом, что все замолчали.
