Читателям > Каталог книг издательства "Москва" > Голоса разрушенного города > >Фрагмент первой части книги
На данной странице сайта представлен фрагмент первой части книги "Голоса разрушенного города".
– 1 –
Я поднялся на травянистый холм, и передо мной не осталось ничего, кроме бесконечного футбольного поля. Там, где на поле падает пятно лунного света, газон мерцает, словно заросший осокой омут. Ветер набежавшей волной поднимает молодую траву, которую посадили тут весной. Я стою на краю поля. Впереди я не вижу ничего, кроме лунного пятна. Другая сторона тонет в непроглядной темноте, как будто ее и вовсе не существует. Вдалеке смутно виднеется силуэт двух белых столбов. Футбольное поле выглядит так, словно у него нет конца.
Закрывая глаза, я вспоминаю, что днем длина футбольного поля не превышает ста метров. Оно принадлежит спортивной школе в нескольких кварталах отсюда. По выходным тут проходят матчи между юношескими командами. В одифн из дней я наблюдал за ними, развалившись на вершине холма. Вокруг поля вьется посыпанная гравием беговая дорожка. Другая сторона упирается в обветшавшую каменную ограду, наполовину закрытую дикими деревьями и кустами. Среди опавших листьев виднеются куски белого камня. За оградой начинается пустырь, покрытый грязью и желтым, как кожура лимона, песком. По сравнению с футбольным полем пустырь действительно огромен. Но только днем. Ночью ограда теряется в тени деревьев и ночном сумраке и футбольное поле кажется бесконечным.
Идти дальше не имеет смысла, и я опускаюсь на землю. Спина вздрагивает, но вскоре тело привыкает к холодной почве. Протянув руку, я натыкаюсь на спрятанный в траве осколок зеленого стекла. Я верчу его в руке, потом бросаю к вонзенным в землю столбам. Мне нечем занять себя, и я собираю твердые комки земли и камушки и кидаю их в ворота. Пустые трубы глухо звенят, как будто где-то далеко звонарь бьет в разбитый колокол.
Время от времени я прихожу сюда, растягиваюсь на траве и наслаждаюсь тем, что такое огромное пространство принадлежит мне одному. Футбольное поле кажется спрятанной от чужих глаз долиной. Словно горы, в темноте высятся неверные очертания домов. Наверное, я похож на улитку, которая думает о своей раковине как о целой вселенной.
Существует причина, по которой я неизменно возвращаюсь к бесконечному футбольному полю. Стоит побыть тут немного, и, как дым от потухшего костра, в глубине поднимаются забытые воспоминания. Поле похоже на ночной кинотеатр для меня одного. Гаснет свет, и передо мной яркой вспышкой возникает прошлое. Только здесь я могу копаться в своей памяти, как копаюсь сейчас в земле в поисках твердых камней. События кажутся такими же близкими и призрачными, как силуэты двух белых столбов. Но стоит мне подойти к чему-то важному, что способно осветить не только бесконечное футбольное поле передо мной, но и нечто внутри меня, как воспоминания гаснут, и я снова пробуждаюсь в ночном сумраке.
Чтобы отделаться от этого тревожного чувства, мне нужно занять себя чем-то, я ищу в траве комочки земли и бросаю их в пустые столбы ворот. Вскоре настоящее вновь расплывается, словно потревоженное ветром облако. Я перестаю бороться с этим, бросаю последний комочек земли и откидываю назад голову. Небо чистое и черное, но звезд не видно. Как будто зверек, вырвавшийся из норы после долгого сна, внутри просыпается забытое чувство. Голос по-прежнему звучит неуверенно, но я чувствую, как он раскатывается и дробится на тысячи других голосов.
– 2 –
Я родился шестого августа тысяча девятьсот девяностого года. Из поколения конца века. Тогда в мире происходило много интересного, но я, естественно, ничего не запомнил и не обратил бы внимания на такую мелочь, как собственная дата рождения, если бы о ней не напоминали. Мне не раз приходилось слышать от взрослых, что мое поколение странное, недалекое и, честно говоря, совсем не доброе. Казалось странным, что пара случайных цифр может повлиять на характер человека, но мысль запала. Моя мать занималась музыкой. Она преподавала игру на скрипке в музыкальной школе и время от времени выступала с городским оркестром. Когда я немного подрос, она стала брать меня на концерты. Первого ее выступления я ждал с особенным нетерпением. Хотелось узнать, чему она посвящает столько времени. Вечером зимнего дня мы с отцом уселись в середине оперного зала, и вскоре на сцене появились музыканты. В толпе незнакомых людей я разобрал лицо матери. Положив скрипку на плечо, она осторожно улыбнулась. Дирижер осмотрел оркестр, взмахнул палочкой, и заиграла музыка.
По правде сказать, тогда я ничего не понял. Звучание множества инструментов, названия которых я не знал, смешалось в общий гул, смысла которого я не понимал. Я отчаянно смотрел на мать, наблюдая, как ловко она переставляет пальцы и уверенно ведет смычком по струнам, и не мог разобрать ее голос среди других скрипок. Мне казалось, что меня обманули, и все делают вид, что так и надо, а на самом деле все не так. А еще вдруг мне стало одиноко. Я был в толпе незнакомых людей, которым, кажется, нравилась музыка, и не понимал, что происходит. Я насупился, перестал слушать и просидел так весь концерт.
После мы с отцом долго ждали мать у парадного входа. К тому времени на улице окончательно стемнело и на небе появились первые звезды. Она задержалась с другими музыкантами и вышла к нам с букетами цветов и маленьким черным футляром. Наклонившись ко мне, она спросила, понравился ли мне концерт. Я подумал немного и согласно кивнул. Мне хотелось, чтобы она взяла меня с собой когда-нибудь потом и я снова попробовал разобраться в происходящем. После я был и на других ее концертах, но чувство тревоги и обиды не пропадало.
Наверное, ее способности мне не передались. Она учила меня играть на скрипке, но заметно продвинуться мне не удалось. Позже я стал ходить в музыкальную школу, но быстро бросил, не закончив ни одного класса. Мать не настаивала, и вскоре с музыкой было покончено.
Мать говорила, что в детстве я был очень спокойным ребенком и в отличие от сверстников любил играть сам по себе. Если меня оставляли где-то, то я находил, чем заняться, или просто усаживался и смотрел в одну точку. Раздавал имена окружающим предметам, придумывал им собственную жизнь. Хлопот с таким ребенком было немного, но и заставить его что-то делать было непросто. Так что большую часть времени мне разрешали заниматься тем, чем мне самому хотелось.
Отец преподавал историю. В конце прошлого века, после моего рождения, он подался в предпринимательство, но быстро прогорел. Конечно, время он выбрал не самое подходящее. После банкротства ему удалось уберечь некую сумму денег, на которую молодая семья купила квартиру в этом небольшом городке. После он вернулся к истории и стал преподавать в местном университете. В свободное время писал статьи и ужасно радовался, когда его имя появлялось в толстых журналах, которые никто не читает. Яснее всего я представляю отца с книгой в руках, погруженного в собственные размышления. Иногда он забывался и выкуривал одну за другой пачки сигарет, наполняя комнату едким дымом. Вспоминая то время, я думаю, что в его суховатом лице оставалось что-то от предпринимателя прошлого века.
Только повзрослев, я понял, насколько он был одержим историей. Если идея приходила ему в голову, он мог разговаривать о ней часами, не особо заботясь о том, насколько собеседнику интересны или хотя бы понятны его мысли. Наверное, в детстве я был для него самым подходящим слушателем. Если отцу хотелось рассказать что-то, я садился рядом и вскоре терялся в веренице незнакомых дат и событий, думая о чем-то своем и лишь краем сознания цепляясь за его речь.
Я почти не помню раннего детства. Воспоминания о том времени похожи на клочки одежды, повисшие на колючем кусте. Кто-то пробирался через бурьян, но запутался и бросил это дело, оставив после себя обрывки ткани. Когда я думаю о детстве, в голову приходят посторонние люди и события, о которых точно не скажешь, существовали ли они на самом деле. Но есть еще кое-что, что отчетливо отразилось в памяти, – первая поездка к морю.
Огромный песчаный берег и сбивающие с ног волны. Соленый ветер с запахом воды и морских растений. Весь день я искал камни и ракушки, отбирал самые красивые и показывал их родителям. Стоило намочить их водой, и скользкие находки вырывались из рук. Днем солнце становилось яростным, песок – слишком горячим, и приходилось прятаться в тени. Но утром и вечером единственное, что ожидало меня, – это голубое у берега и синее к горизонту море без конца.
Людей на пляже было немного. Казалось, что находишься на пустынном острове, который со всех сторон окружен водой. Что-то загадочное было в этом месте, в его запахах и звуках, и я с готовностью стал исследователем. Преодолевал песчаные дюны и скатывался по склону к зарослям осоки и песколюба. Или стоял по пояс в воде, пытаясь поймать мальков, едва заметных среди подводных камней, пока меня не сбивала с ног очередная волна. Пространство вокруг казалось открытым, наполненным водой, белой пеной и редкими растениями. Скупые, но яркие краски, к которым привыкаешь и вскоре начинаешь считать их своими.
Родители беспокоились, когда я отходил гулять по своему острову, и старались занять меня играми с песком. Так я начал строить замки на берегу моря. И у меня появилась компания – неподалеку молчаливый мальчик занимался тем же под присмотром семьи. У него был ров, который заполнялся водой при каждом приливе, и крепостная стена, охватившая замок со шпилем в почти правильный квадрат. Палочки-часовые, которые застыли на вершине стены. Так вышло, что через какое-то время мы стали соревноваться, чья башня окажется выше.
Правда, у меня ничего не выходило. Видимо, у того мальчика был настоящий талант, и у меня не получалось слепить такую же высокую башню. Я собирал влажный песок и упорно укреплял основание, но ближе к вершине башня осыпалась и падала вниз под тяжестью своего веса. Порой я оставлял свои попытки и шел плавать, а возвращаясь, заставал его за той же тихой и упрямой работой.
У него была сестра. Она никогда не принимала участия в наших играх, потому что была старше на несколько лет. И все-таки ей было интересно, что происходит. Время от времени я ловил ее взгляд, как будто она хотела сказать что-то. Но девчонка уже смотрела в чистое голубое небо. Как-то раз, когда мальчик снова построил довольно высокую башню, она пошла к морю, набрала воды и вылила ее на остов замка. Песок быстро осунулся и просел, и башня стала похожа на лысый холм. Мальчик ужасно расстроился, а меня это впечатлило. Было в этом что-то трагическое и волнующее. А еще мне пришло в голову, что лить воду на песочные башни – это и значило быть взрослым.
– 3 –
С началом школы я перестал отмечать свои дни рождения. Кто бы что ни говорил, но это очень неприятно – родиться в конце лета. Как только наступает август, отчетливо понимаешь, что праздники заканчиваются. Со мной было именно так: с приходом последнего летнего месяца я погружался в тоску. Целый день проводил в своей комнате и старался ловить оставшееся время. Не представляю, как это выглядело со стороны, – я не занимался ничем важным. Подолгу оставался в кровати, без внимания читал и смотрел телевизор. Так и проходили остатки лета.
Наша семья жила в недавно построенном огромном доме ближе к границе города. Квартира была небольшой, и в моей комнате едва хватало места для кровати и письменного стола. Телевизор стоял на небольшой тумбе, втиснутой в дальний угол. Вещи в беспорядке лежали на навесных полках. Окна выходили на ведущую из города автостраду, тянущуюся вдоль леса и полей. Сложно назвать такую комнату уютной, но я без сомнения считал ее лучшим местом на свете.
Школа мне никогда не нравилась. Точно не могу сказать, в чем там было дело. Наверное, я не понимал, почему приходится почти каждый день заниматься одним и тем же. Когда я немного подрос, стал сравнивать себя с одноклассниками и понял, как легко мне даются уроки. Наверное, поэтому я быстро потерял интерес и оставался дома всякий раз, когда у меня возникало нечто похожее на болезнь.
Кроме того, была и другая причина. Среди одноклассников я казался себе неловким. С возрастом их мысли становились все яснее, а я никогда не мог точно выразить то, что хотел сказать. Пересказать учебник, фильм или книгу еще получалось, а вот со словами, которые принадлежали только мне, было сложнее. Когда я разговаривал с одноклассниками, то замечал, что слова льются из меня как грязная вода, которой я где-то нахлебался. Это чувство росло во мне постепенно, и со временем я полностью с ним свыкся, как другие свыкаются с аллергией или физической слабостью. До поры до времени это меня не беспокоило.
Когда мне было тринадцать, я попал к школьному психологу. По его словам, ничего особенного, просто профилактическая беседа. Не знаю, может, ему не понравилось что-то в моих ответах, но в конце сеанса он слегка нахмурился и, положив очки на столик с пустой вазой для фруктов, сообщил:
– Социальные навыки у тебя отстают.
– Социальные навыки? – глупо переспросил я.
Он кивнул.
– Те, что отвечают за речь, отстаивание собственной позиции, общение с людьми, – сказал он и проницательно посмотрел на меня. – Ты парень неглупый, у тебя хорошая память, но другие вещи в жизни тоже пригодятся.
Я тут же согласился, про себя думая о том, что меня по крайней мере не считают глупым. Но, видимо, этого оказалось мало, и психолог как-то связался с моими родителями. Не знаю, что он им наговорил, но они очень встревожились. Пришлось потратить много сил, чтобы убедить их в собственной нормальности, и я не уверен, что они до конца в это поверили.
На самом деле мне и самому иногда казалось, что со мной что-то не так. Взрослые вряд ли стали бы поднимать столько шума, если бы все было в порядке. Отличаться от своих сверстников не хотелось, вот я и решил, что научусь говорить так, как говорили они. И тут я понял, что вообще-то слушать их разговоры мне нравится. Слова естественно перетекали друг в друга, создавая почти музыкальную гармонию. Один человек передавал другому нечто и получал желаемый отклик. Все это напоминало хорошо откалиброванный механизм, который работает на благо человечества. И если бы я ворвался со своей нестройной речью, гармония исчезла бы, сменившись тягостным молчанием.
В своих мыслях мне удавалось достичь той же гармонии. Я с легкостью придумывал занимательные истории или шутки, но, когда пытался передать их словами, на свет рождались лишь неприглядные калеки. Попробуешь поставить их на ноги, и они тут же сломают все кости. Так что я решил пока не вытаскивать их наружу и повторять за сверстниками. Через какое-то время стало получаться вполне сносно, пусть даже слова не были по-настоящему моими.
Я редко общался с кем-то, и чаще всего это касалось самых прозаичных тем, без которых нельзя обойтись. Чувство неловкости не исчезло окончательно и как будто возвело между мной и миром прозрачную стену. Не хотелось признавать, но меня это полностью устраивало. Мне по-прежнему нравилось следить за своими одноклассниками, не вмешиваясь в их разговоры, и воображать, к чему это все приведет. Так у меня появлялось нечто вроде преимущества. Ведь я стал неплохо понимать их мысли, а они не представляли, что творится в моей голове. Искреннее желание поговорить с кем-то у меня возникало редко.
Фрагмент первой части книги "Голоса разрушенного города"
Я поднялся на травянистый холм, и передо мной не осталось ничего, кроме бесконечного футбольного поля. Там, где на поле падает пятно лунного света, газон мерцает, словно заросший осокой омут. Ветер набежавшей волной поднимает молодую траву, которую посадили тут весной. Я стою на краю поля. Впереди я не вижу ничего, кроме лунного пятна. Другая сторона тонет в непроглядной темноте, как будто ее и вовсе не существует. Вдалеке смутно виднеется силуэт двух белых столбов. Футбольное поле выглядит так, словно у него нет конца.
Закрывая глаза, я вспоминаю, что днем длина футбольного поля не превышает ста метров. Оно принадлежит спортивной школе в нескольких кварталах отсюда. По выходным тут проходят матчи между юношескими командами. В одифн из дней я наблюдал за ними, развалившись на вершине холма. Вокруг поля вьется посыпанная гравием беговая дорожка. Другая сторона упирается в обветшавшую каменную ограду, наполовину закрытую дикими деревьями и кустами. Среди опавших листьев виднеются куски белого камня. За оградой начинается пустырь, покрытый грязью и желтым, как кожура лимона, песком. По сравнению с футбольным полем пустырь действительно огромен. Но только днем. Ночью ограда теряется в тени деревьев и ночном сумраке и футбольное поле кажется бесконечным.
Идти дальше не имеет смысла, и я опускаюсь на землю. Спина вздрагивает, но вскоре тело привыкает к холодной почве. Протянув руку, я натыкаюсь на спрятанный в траве осколок зеленого стекла. Я верчу его в руке, потом бросаю к вонзенным в землю столбам. Мне нечем занять себя, и я собираю твердые комки земли и камушки и кидаю их в ворота. Пустые трубы глухо звенят, как будто где-то далеко звонарь бьет в разбитый колокол.
Время от времени я прихожу сюда, растягиваюсь на траве и наслаждаюсь тем, что такое огромное пространство принадлежит мне одному. Футбольное поле кажется спрятанной от чужих глаз долиной. Словно горы, в темноте высятся неверные очертания домов. Наверное, я похож на улитку, которая думает о своей раковине как о целой вселенной.
Существует причина, по которой я неизменно возвращаюсь к бесконечному футбольному полю. Стоит побыть тут немного, и, как дым от потухшего костра, в глубине поднимаются забытые воспоминания. Поле похоже на ночной кинотеатр для меня одного. Гаснет свет, и передо мной яркой вспышкой возникает прошлое. Только здесь я могу копаться в своей памяти, как копаюсь сейчас в земле в поисках твердых камней. События кажутся такими же близкими и призрачными, как силуэты двух белых столбов. Но стоит мне подойти к чему-то важному, что способно осветить не только бесконечное футбольное поле передо мной, но и нечто внутри меня, как воспоминания гаснут, и я снова пробуждаюсь в ночном сумраке.
Чтобы отделаться от этого тревожного чувства, мне нужно занять себя чем-то, я ищу в траве комочки земли и бросаю их в пустые столбы ворот. Вскоре настоящее вновь расплывается, словно потревоженное ветром облако. Я перестаю бороться с этим, бросаю последний комочек земли и откидываю назад голову. Небо чистое и черное, но звезд не видно. Как будто зверек, вырвавшийся из норы после долгого сна, внутри просыпается забытое чувство. Голос по-прежнему звучит неуверенно, но я чувствую, как он раскатывается и дробится на тысячи других голосов.
Я родился шестого августа тысяча девятьсот девяностого года. Из поколения конца века. Тогда в мире происходило много интересного, но я, естественно, ничего не запомнил и не обратил бы внимания на такую мелочь, как собственная дата рождения, если бы о ней не напоминали. Мне не раз приходилось слышать от взрослых, что мое поколение странное, недалекое и, честно говоря, совсем не доброе. Казалось странным, что пара случайных цифр может повлиять на характер человека, но мысль запала. Моя мать занималась музыкой. Она преподавала игру на скрипке в музыкальной школе и время от времени выступала с городским оркестром. Когда я немного подрос, она стала брать меня на концерты. Первого ее выступления я ждал с особенным нетерпением. Хотелось узнать, чему она посвящает столько времени. Вечером зимнего дня мы с отцом уселись в середине оперного зала, и вскоре на сцене появились музыканты. В толпе незнакомых людей я разобрал лицо матери. Положив скрипку на плечо, она осторожно улыбнулась. Дирижер осмотрел оркестр, взмахнул палочкой, и заиграла музыка.
По правде сказать, тогда я ничего не понял. Звучание множества инструментов, названия которых я не знал, смешалось в общий гул, смысла которого я не понимал. Я отчаянно смотрел на мать, наблюдая, как ловко она переставляет пальцы и уверенно ведет смычком по струнам, и не мог разобрать ее голос среди других скрипок. Мне казалось, что меня обманули, и все делают вид, что так и надо, а на самом деле все не так. А еще вдруг мне стало одиноко. Я был в толпе незнакомых людей, которым, кажется, нравилась музыка, и не понимал, что происходит. Я насупился, перестал слушать и просидел так весь концерт.
После мы с отцом долго ждали мать у парадного входа. К тому времени на улице окончательно стемнело и на небе появились первые звезды. Она задержалась с другими музыкантами и вышла к нам с букетами цветов и маленьким черным футляром. Наклонившись ко мне, она спросила, понравился ли мне концерт. Я подумал немного и согласно кивнул. Мне хотелось, чтобы она взяла меня с собой когда-нибудь потом и я снова попробовал разобраться в происходящем. После я был и на других ее концертах, но чувство тревоги и обиды не пропадало.
Наверное, ее способности мне не передались. Она учила меня играть на скрипке, но заметно продвинуться мне не удалось. Позже я стал ходить в музыкальную школу, но быстро бросил, не закончив ни одного класса. Мать не настаивала, и вскоре с музыкой было покончено.
Мать говорила, что в детстве я был очень спокойным ребенком и в отличие от сверстников любил играть сам по себе. Если меня оставляли где-то, то я находил, чем заняться, или просто усаживался и смотрел в одну точку. Раздавал имена окружающим предметам, придумывал им собственную жизнь. Хлопот с таким ребенком было немного, но и заставить его что-то делать было непросто. Так что большую часть времени мне разрешали заниматься тем, чем мне самому хотелось.
Отец преподавал историю. В конце прошлого века, после моего рождения, он подался в предпринимательство, но быстро прогорел. Конечно, время он выбрал не самое подходящее. После банкротства ему удалось уберечь некую сумму денег, на которую молодая семья купила квартиру в этом небольшом городке. После он вернулся к истории и стал преподавать в местном университете. В свободное время писал статьи и ужасно радовался, когда его имя появлялось в толстых журналах, которые никто не читает. Яснее всего я представляю отца с книгой в руках, погруженного в собственные размышления. Иногда он забывался и выкуривал одну за другой пачки сигарет, наполняя комнату едким дымом. Вспоминая то время, я думаю, что в его суховатом лице оставалось что-то от предпринимателя прошлого века.
Только повзрослев, я понял, насколько он был одержим историей. Если идея приходила ему в голову, он мог разговаривать о ней часами, не особо заботясь о том, насколько собеседнику интересны или хотя бы понятны его мысли. Наверное, в детстве я был для него самым подходящим слушателем. Если отцу хотелось рассказать что-то, я садился рядом и вскоре терялся в веренице незнакомых дат и событий, думая о чем-то своем и лишь краем сознания цепляясь за его речь.
Я почти не помню раннего детства. Воспоминания о том времени похожи на клочки одежды, повисшие на колючем кусте. Кто-то пробирался через бурьян, но запутался и бросил это дело, оставив после себя обрывки ткани. Когда я думаю о детстве, в голову приходят посторонние люди и события, о которых точно не скажешь, существовали ли они на самом деле. Но есть еще кое-что, что отчетливо отразилось в памяти, – первая поездка к морю.
Огромный песчаный берег и сбивающие с ног волны. Соленый ветер с запахом воды и морских растений. Весь день я искал камни и ракушки, отбирал самые красивые и показывал их родителям. Стоило намочить их водой, и скользкие находки вырывались из рук. Днем солнце становилось яростным, песок – слишком горячим, и приходилось прятаться в тени. Но утром и вечером единственное, что ожидало меня, – это голубое у берега и синее к горизонту море без конца.
Людей на пляже было немного. Казалось, что находишься на пустынном острове, который со всех сторон окружен водой. Что-то загадочное было в этом месте, в его запахах и звуках, и я с готовностью стал исследователем. Преодолевал песчаные дюны и скатывался по склону к зарослям осоки и песколюба. Или стоял по пояс в воде, пытаясь поймать мальков, едва заметных среди подводных камней, пока меня не сбивала с ног очередная волна. Пространство вокруг казалось открытым, наполненным водой, белой пеной и редкими растениями. Скупые, но яркие краски, к которым привыкаешь и вскоре начинаешь считать их своими.
Родители беспокоились, когда я отходил гулять по своему острову, и старались занять меня играми с песком. Так я начал строить замки на берегу моря. И у меня появилась компания – неподалеку молчаливый мальчик занимался тем же под присмотром семьи. У него был ров, который заполнялся водой при каждом приливе, и крепостная стена, охватившая замок со шпилем в почти правильный квадрат. Палочки-часовые, которые застыли на вершине стены. Так вышло, что через какое-то время мы стали соревноваться, чья башня окажется выше.
Правда, у меня ничего не выходило. Видимо, у того мальчика был настоящий талант, и у меня не получалось слепить такую же высокую башню. Я собирал влажный песок и упорно укреплял основание, но ближе к вершине башня осыпалась и падала вниз под тяжестью своего веса. Порой я оставлял свои попытки и шел плавать, а возвращаясь, заставал его за той же тихой и упрямой работой.
У него была сестра. Она никогда не принимала участия в наших играх, потому что была старше на несколько лет. И все-таки ей было интересно, что происходит. Время от времени я ловил ее взгляд, как будто она хотела сказать что-то. Но девчонка уже смотрела в чистое голубое небо. Как-то раз, когда мальчик снова построил довольно высокую башню, она пошла к морю, набрала воды и вылила ее на остов замка. Песок быстро осунулся и просел, и башня стала похожа на лысый холм. Мальчик ужасно расстроился, а меня это впечатлило. Было в этом что-то трагическое и волнующее. А еще мне пришло в голову, что лить воду на песочные башни – это и значило быть взрослым.
С началом школы я перестал отмечать свои дни рождения. Кто бы что ни говорил, но это очень неприятно – родиться в конце лета. Как только наступает август, отчетливо понимаешь, что праздники заканчиваются. Со мной было именно так: с приходом последнего летнего месяца я погружался в тоску. Целый день проводил в своей комнате и старался ловить оставшееся время. Не представляю, как это выглядело со стороны, – я не занимался ничем важным. Подолгу оставался в кровати, без внимания читал и смотрел телевизор. Так и проходили остатки лета.
Наша семья жила в недавно построенном огромном доме ближе к границе города. Квартира была небольшой, и в моей комнате едва хватало места для кровати и письменного стола. Телевизор стоял на небольшой тумбе, втиснутой в дальний угол. Вещи в беспорядке лежали на навесных полках. Окна выходили на ведущую из города автостраду, тянущуюся вдоль леса и полей. Сложно назвать такую комнату уютной, но я без сомнения считал ее лучшим местом на свете.
Школа мне никогда не нравилась. Точно не могу сказать, в чем там было дело. Наверное, я не понимал, почему приходится почти каждый день заниматься одним и тем же. Когда я немного подрос, стал сравнивать себя с одноклассниками и понял, как легко мне даются уроки. Наверное, поэтому я быстро потерял интерес и оставался дома всякий раз, когда у меня возникало нечто похожее на болезнь.
Кроме того, была и другая причина. Среди одноклассников я казался себе неловким. С возрастом их мысли становились все яснее, а я никогда не мог точно выразить то, что хотел сказать. Пересказать учебник, фильм или книгу еще получалось, а вот со словами, которые принадлежали только мне, было сложнее. Когда я разговаривал с одноклассниками, то замечал, что слова льются из меня как грязная вода, которой я где-то нахлебался. Это чувство росло во мне постепенно, и со временем я полностью с ним свыкся, как другие свыкаются с аллергией или физической слабостью. До поры до времени это меня не беспокоило.
Когда мне было тринадцать, я попал к школьному психологу. По его словам, ничего особенного, просто профилактическая беседа. Не знаю, может, ему не понравилось что-то в моих ответах, но в конце сеанса он слегка нахмурился и, положив очки на столик с пустой вазой для фруктов, сообщил:
– Социальные навыки у тебя отстают.
– Социальные навыки? – глупо переспросил я.
Он кивнул.
– Те, что отвечают за речь, отстаивание собственной позиции, общение с людьми, – сказал он и проницательно посмотрел на меня. – Ты парень неглупый, у тебя хорошая память, но другие вещи в жизни тоже пригодятся.
Я тут же согласился, про себя думая о том, что меня по крайней мере не считают глупым. Но, видимо, этого оказалось мало, и психолог как-то связался с моими родителями. Не знаю, что он им наговорил, но они очень встревожились. Пришлось потратить много сил, чтобы убедить их в собственной нормальности, и я не уверен, что они до конца в это поверили.
На самом деле мне и самому иногда казалось, что со мной что-то не так. Взрослые вряд ли стали бы поднимать столько шума, если бы все было в порядке. Отличаться от своих сверстников не хотелось, вот я и решил, что научусь говорить так, как говорили они. И тут я понял, что вообще-то слушать их разговоры мне нравится. Слова естественно перетекали друг в друга, создавая почти музыкальную гармонию. Один человек передавал другому нечто и получал желаемый отклик. Все это напоминало хорошо откалиброванный механизм, который работает на благо человечества. И если бы я ворвался со своей нестройной речью, гармония исчезла бы, сменившись тягостным молчанием.
В своих мыслях мне удавалось достичь той же гармонии. Я с легкостью придумывал занимательные истории или шутки, но, когда пытался передать их словами, на свет рождались лишь неприглядные калеки. Попробуешь поставить их на ноги, и они тут же сломают все кости. Так что я решил пока не вытаскивать их наружу и повторять за сверстниками. Через какое-то время стало получаться вполне сносно, пусть даже слова не были по-настоящему моими.
Я редко общался с кем-то, и чаще всего это касалось самых прозаичных тем, без которых нельзя обойтись. Чувство неловкости не исчезло окончательно и как будто возвело между мной и миром прозрачную стену. Не хотелось признавать, но меня это полностью устраивало. Мне по-прежнему нравилось следить за своими одноклассниками, не вмешиваясь в их разговоры, и воображать, к чему это все приведет. Так у меня появлялось нечто вроде преимущества. Ведь я стал неплохо понимать их мысли, а они не представляли, что творится в моей голове. Искреннее желание поговорить с кем-то у меня возникало редко.