Читателям > Каталог книг издательства "Москва" > Под липами > Первая часть
I
В одном из жилых домов на Штрелицштрассе на лестничной площадке возле окна стоял парнишка и облупливал с подоконника старые слои то белой, то голубой и зелёной краски. Он время от времени поглядывал на залитую лучами заходящего августовского солнца дорогу, по которой тянулись длинные тени, отбрасываемые деревьями, фонарными столбами, дорожными знаками и машинами. Улица была так залита светом и полнилась солнечными зайчиками, прыгающими по стенам домов, что юноше поневоле приходилось щуриться, чтобы различать силуэты проходящих под окном людей.
Иногда, оборачиваясь, он ловил взглядом спускавшихся или поднимавшихся по лестнице жильцов: кто-то шёл в магазин или на прогулку, кто-то возвращался с работы.
– Здравствуй, студент! – поздоровался мимо пробегавший сосед.
Из соседних квартир доносились звуки беготни детей, громкие голоса, возгласы и радио, чьим невольным слушателем являлся юноша. Голос диктора был слышен во всём подъезде: «Очередная волна недовольств прокатилась на территории Восточного Берлина».
– Папа́, сделай потише, пожалуйста! – послышалось в одной из квартир.
«Доктора ведущих вузов покинули…» – всё тише и тише вещало радио.
Лицо юноши становилось всё угрюмее, и, хоть солнечный свет по-прежнему ослеплял его, он уже не щурился.
Стоял сильный запах чего-то жареного и пряного, отчего становилось ещё хуже и без того в душном подъезде. Уставившись в угол оконной рамы, студент то и дело подправлял неудобный, смотрящийся на нём нелепо серый пиджак и липкую от пота рубашку.
Уже который день он слышит подобные новости. Уже который день его не покидает чувство страха и всеобщего напряжения.
Казалось, что окно треснет под его взглядом, как вдруг звук хлопнувшей двери вывел его из оцепенения, и он услышал родные ему шаги, быстро поднимающиеся по лестнице. Выпрямившись, парнишка энергично поиграл плечами, разводя и сводя лопатки, словно расправляя невидимые крылья, затем пару раз улыбнулся, будто репетируя (но у него это плохо получалось), пока он не заметил между пролётами две прыгающие косички русых волос.
Ещё раз нервно подправив рубашку, юноша стал по стойке смирно. На лестничной площадке показалась девочка. Увидев его, она широко улыбнулась и бросилась ему на шею, обвив её своими маленькими руками.
– Франц! – радостно воскликнула девочка, так и не отдышавшись. – Я столько всего должна рассказать! Университет такой большой! Там столько классных ребят. Многие из нашей школы, кстати. Ты знал, что он был основан в 1823 году? Он такой старый и красивый. Фу-у-ух, – она сделала глубокий вдох и с не меньшим возбуждением продолжила рассказывать, как у неё прошли лекции; какие у них профессора и предметы.
Франц смотрел на неё с улыбкой. Когда она что-то оживлённо рассказывала, он внимательно рассматривал её, как это делают новорождённые дети, наблюдая за мамой. Он ловил взглядом движение её губ и серо-голубых глаз; лучи заходящего солнца освещали её лицо и волосы, которые в таком свете походили на рожь под грозовыми тучами, озарённую пробившимся лучом света.
Вам доводилось находиться в поле перед грозой? Доводилось наблюдать, как некоторые участки освещены солнцем? Под ветром на фоне туч эти участки сродни озёрам жидкого золота.
Девочка всё рассказывала, обхватив шею Франца. Часть её наэлектризованных волос разлеталась во все стороны подобно золотым солнечным лучам. Некоторые тянулись к Францу и щекотали ему лицо.
Она внезапно замолчала, а глаза стали что-то искать за окном.
Сделав небольшую паузу, она вдруг спросила:
– Ну? А у тебя как прошёл первый день? Какие впечатления?
– У нас тоже старый и красивый университет. Дворец, а не университет! Узнал много нового. Сказали, что мы часто будем ездить на фермы по хозяйствам.
– А из наших кто-нибудь с тобой учится?
– Видел ребят из параллельных классов, а так – со мной только Тедерик, мы на одном факультете, – произнося это имя, Франц улыбнулся ещё шире.
Девочка заметила это, тоже улыбнулась и чмокнула его в губы.
– Значит, скучать не будешь.
Франц покосился:
– В каком это смысле, Эле́н?
– Что?
– В каком смысле «скучать»?
– Имею в виду, что тебе не будет скучно.
– М-м, – промычал Франц, опустив голову.
Воцарилось молчание; лишь звук того же радио и голосов в стенах квартир нарушали эту тишину.
– Франц.
– Что? – буркнул он под нос, не поднимая головы.
– Что, ботинки интереснее меня? – игриво спросила Элен, на что он слегка улыбнулся, а затем спросил:
– Когда вы уезжаете?
– Утром, в пять. Франц, мы же будем видеться. Не устраивай трагедию. В одном городе живём.
– Теперь Берлин – два города. Мне так кажется…
– Ну, значит, ради встречи со мной ты будешь ездить из города в город. Здорово же!
Франц кивнул в знак согласия и предложил встретиться завтра после учёбы, на что Элен охотно согласилась.
Представьте себе встречу двух иностранцев за границей: как они начинают делиться впечатлениями и эмоциями. Элен и Франц были похожи на двух иностранцев из одной неведомой страны, случайно столкнувшихся на лестничной площадке в этом мире.
Ещё девять лет назад они вместе носились по подъезду или играли на площадке, на заднем дворе; забегали домой, перекусывали и вновь за игру. Будучи детьми, они много рассказывали друг о друге своим родителям: сперва о том, что им нравится, потом – что не нравится, но спустя время они перестали делиться мыслями с родными: чем больше мы молчим о близком человеке, тем больше мы о нём думаем.
В каждом их прикосновении, в каждой улыбке и скользящем взгляде таилась непередаваемая нежность их душ.
Франц проводил Элен и, простившись, пошёл к себе. Его квартира находилась прямо над её квартирой, как и их комнаты. Франц всегда слышал её шаги, а она – его. Это помогало им: они всегда чувствовали присутствие друг друга в своей жизни. Но не в этот вечер.
Войдя в комнату, Франц закрыл за собой дверь, сел на край постели и, придерживая голову руками, стал слушать. Каждый шаг, каждая захлопнутая крышка чемоданов больно ударяла по его сердцу, а застёгивающийся бегунок дорожных сумок зажёвывал его. Каждый день он слышал эти шаги, её шаги. Он без труда по ним мог определить, кто в её комнате: она или кто-то другой. Взгляд Франца становился рассеянным, а на лице время от времени мелькала еле заметная улыбка, пробуждаемая приятными воспоминаниями. Он окинул комнату взглядом – стены её дышали памятью, вздрогнул и на миг, словно от укола в висок, зажмурил глаза; после чего встал и направился к Элен.
Спустя мгновение в квартире семьи Кёль раздался звонок в дверь. Бросив складывать вещи, Элен подбежала к двери и приоткрыла её.
– Я могу Вам помочь, фройляйн Кёль, или мне не мешать? – с наигранной надменностью спросил Франц.
– Можете попробовать, – с улыбкой ответила Элен, снимая цепочку с дверного замка.
Войдя в квартиру, Франц не сразу узнал ставшую когда-то и для него родной её комнату. На месте стен, некогда увешанных рисунками Элен и их фотографиями, он обнаружил только обои – рисунки и снимки стопкой лежали на столе.
– Осталось последнюю сумку собрать, а вещей так много. Может, оставить одно платье тебе? Будешь надевать и думать обо мне, – пошутила Элен.
Окинув взглядом лежавшие на кровати вещи, Франц кивком указал на светло-голубое с цветочками платье:
– Вон то, пожалуйста.
– Ты маньяк! Оно моё любимое!
– Можешь остаться с ним, – с улыбкой предложил он и обнял Элен сзади за талию, уткнувшись носом в её волосы, пока она перебирала вещи.
– Серьёзно? Хочешь, чтобы я оставила платье? – немного помедлив, спросила она.
– Да. Любое.
– И… ты… будешь носить? Не отвечай. Не хочу знать.
– Какашка.
– И я тебя люблю.
Элен порылась в вещах и достала жёлтенькое платье.
– Носите с удовольствием. С Вас один поцелуй.
Поцеловав её три раза, Франц добавил:
– Верните сдачу.
– Ну ты аферист! – возмутилась она, вернув ему два поцелуя.
Все вещи были собраны. Франц уже находился у себя, когда родители Элен вернулись. Они приехали с работы вместе, хотя обычно мать Элен Эстер Кёль возвращалась раньше.
Послышались быстрые шаги. Возле комнаты Элен показался отец. Он осмотрел комнату резкими и частыми, как у птицы, поворотами головы и словно куда-то спешил.
– Привет. Всё – все вещи собрала? – и, не дожидаясь ответа, направился к себе.
Это даже не походило на вопрос – скорее на самоотчёт о том, что отец увидел в спальне.
Его шаги направились в соседнюю комнату. Элен слушала, как он открыл кейс и спешно перебирал бумаги: листал страницы, читал, листал дальше, складывал, стучал стопкой по полу, выравнивая края.
В комнату вошла мама и тихо спросила:
– Там все документы? Паспорта?
– Да-да, – раздражённо ответил отец.
– Пе́тер.
– Что? Завари кофе, Эсси.
Ужин прошёл в молчании. Лишь после мама поинтересовалась у дочери, как прошёл первый день в университете.
Когда Элен ложилась спать, она услышала, как что-то стукнуло в окно. Она вскочила и тут же открыла его. С верхнего этажа свисала ниточка, на кончике которой была закреплена записка. Франц часто пользовался таким нехитрым способом общения: у него на подоконнике всегда лежали моток ниток и карандаш.
На клочке бумаги было написано:
«Доброй ночи, любимая».
Написав ответное пожелание, Элен привязала записку и немного потянула нитку на себя. В это время другой конец нитки тянул с места карандаш, на который он и был намотан. Смещение карандаша говорило о том, что Элен ответила.
Не прошло и минуты, как записка исчезла.
II
Франц проснулся в четвёртом часу утра. Будучи ещё во сне, он услышал, как Элен собирается, и его сердце сжалось, а на глазах навернулись слёзы, которые он быстро вытер. Тихо выйдя из квартиры, Франц спустился к Элен, где встретил её отца, выносившего вещи.
– Доброе утро, герр Кёль.
– А! Франц? Вы меня напугали. Доброе утро!
– Я могу Вам помочь?
– Нет-нет, спасибо, Франц.
В дверях показалась Эстер Кёль.
– Здравствуй, Франц. Пришёл проводить? Возьми, пожалуйста, эти две сумки.
Выйдя из подъезда, Франц и Пе́тер Кёль направились к машине. Во дворе было холодно, сыро и тихо. Темно.
Отец Элен по памяти, вслепую шёл к машине; Франц ориентировался по его шагам. Никто из них не проронил ни слова.
Спустя время Франц услышал во мраке, как Петер Кёль замедлил шаг, затем послышался глухой толчок о кузов машины. Видимо, отец Элен двигался, выставив руку вперёд, пока не упёрся в автомобиль. Послышалось, как он достаёт ключи и ищет дверную ручку. Судя по звуку, Кёль открыл дверцу багажника и стал складывать вещи. Можно было предположить, что далее он, покончив с погрузкой, вытащил из кармана спички и что-то ещё, замер, осмотрелся по сторонам, вновь замер и, вздохнув и убрав спички и что-то ещё обратно в карман, спросил Франца, как прошёл первый день в университете.
«Страшно», – хотелось ответить ему.
– Хорошо. Была экскурсия. Рассказали про университет и его основателей.
– Вильгельма и Александра фон Гумбольдта? – уточнил Петер Кёль.
– Да.
– А в библиотеке был?
– Нет.
– Когда будешь там, передавай привет библиотекарю Зимерману, если он, конечно, ещё работает.
– Хорошо, я обязательно схожу и передам, – заверил Франц.
– Спасибо. Тебе не холодно? Поднимись, пожалуйста. Что-то они долго.
Франц направился обратно тем же путём, каким и пришёл, опасаясь на что-нибудь наткнуться. Когда он подошёл к подъезду, ему навстречу уже выходили Эстер и Элен.
– Фрау Кёль, – обозначил он своё присутствие в темноте, придерживая дверь, – позволите, я возьму сумки.
– Спасибо, Франц. Помоги Элен.
– Лапочка, ты чего не спишь? – послышался сладкий, сонный голос из подъезда.
– Хотел помочь, – ответил Франц, нащупав у неё в руках чемоданную ручку и аккуратно перехватив её, – привет.
– Привет, – ответила она, поцеловав его в щёку.
Франц попросил их следовать за ним.
– Сегодня в шесть? – спросил он, подходя к машине.
– Что? А! Да, в шесть, – ещё сонная ответила Элен.
Когда отец покончил с погрузкой вещей и завёл двигатель, Франц крепко обнял Элен, после чего они простились.
Петер Кёль с хрустом воткнул первую передачу своей F-девятки и, выехав на дорогу, свернул за угол и скрылся по Элизабеткирхштрассе.
Полусидя-полулёжа на холодном дерматиновом сиденье, Элен закуталась в пальто и, прислонившись лбом к окну, сладко задремала при свете фонарных столбов, проносящихся за окном.
Франц вернулся в квартиру. Проходя по коридору в свою комнату, он остановился и замер. Через ноющий зуд в ногах, плавно переходящий в давящий вакуум в грудной клетке, он ощутил пустоту квартиры этажом ниже. Это осознание вспышками отдавалось в глубинах его сознания. Это было одно из тех чувств, которые человек испытывает, когда в его жизни происходит нечто очень важное и судьбоносное: когда человек замирает и пытается насильно удержать эти чувства, воссоздать их в себе полноценно, всем телом, всей душой прочувствовать и осознать суть происходящего и впитать в себя этот миг, подобный ручью, поток которого мы безнадёжно пытаемся остановить.
Сделав глубокий вдох, Франц, неуверенно передвигая ноги, побрёл в комнату. Тиканье настенных часов с некой дерзостью нарушало плотную тишину в квартире. Более того, это самое тиканье ещё больше обостряло тишину и не давало о ней забыть. Франц подошёл к окну и опустил голову; его взгляд упал на моток белых ниток на карандаше. Не сводя с них глаз, он стоял так до тех пор, пока не стало светать. Небо походило на засохшую палитру тёмного океана, куда случайно упали пару капель лазурной краски и равномерно расплылись по ней. Лишь заметив это, он лёг на кровать и тут же уснул.
Занялся рассвет; сквозь лёгкий утренний туман пробивались лучи солнца, заполняя всё оранжевым светом. Элен тем временем разбирала вещи в новой комнате. С энтузиазмом она развешивала свои рисунки и фотографии с Францем.
В комнату вошёл отец.
– Элен, телефоном пока не пользуйся, хорошо? И на звонки не отвечай.
– Хорошо. Что-то случилось?
– Просто пока не делай этого, пожалуйста.
Поведение Пе́тера Кёля, как и его слова, можно было объяснить его большей осведомлённостью о ситуации в Германии. Он работал секретарём в Министерстве внутренних дел ГДР и не любил говорить о своей работе с семьёй. По возвращению домой он, не разуваясь, подходил к телефону, снимал трубку и слушал гудки, затем – вешал её. Кёль был очень общителен: он говорил быстро и громко, однако если разговор заходил о работе, голос его становился тихим и напряжённым. Его близкие это хорошо понимали.
Относительно политической ситуации можно лишь сказать, что она была напряжённой, и это напряжение с каждым днём лишь усиливалось. Различные источники по-разному трактуют события тех дней. Дабы не оклеветать никого и не быть осуждённым кем-то, отметим лишь основные факты.
После Второй мировой войны Берлин получил так называемый «четырёхсторонний статус» и был поделён на секторы между Советским Союзом, Соединёнными Штатами, Великобританией и Францией.
Многих привлекала идеология Федеративной республики, и люди с Восточной части валом повалили туда, в том числе и семья Кёль. Однако Петер не стал вдаваться в подробности о причинах переезда с Элен: для неё это был обычный переезд.
По приезду Кёль быстрым широким шагом обошёл квартиру и осмотрел все комнаты, подошёл к жене, распаковывающей вещи и продукты на кухне, и тихо сказал:
– Эс, я пока отлучусь.
– Что? Зачем? – с тревогой поинтересовалась она.
– Надо разобраться с документами. И куплю что-нибудь по мелочи. Нам нужен новый телефон.
– Поняла.
Столь большое внимание, которое Петер придавал обычному телефону, было связано с холодной войной. То был период шпионажа, период, когда на соседей писали доносы, не имея никаких оснований; когда в домах устанавливали жучки. Рос интерес к книгам и фильмам о спецагентах, что тоже сильно отразилось на умах людей: излишняя настороженность, паранойя, страх слежки. Представьте, что по возвращении домой вы обнаруживаете вещи не на своих местах. Нет, входная дверь закрыта, нет никаких следов взлома, но в квартире явно кто-то был: передвинут телефон, переставлены фотографии, переведена стрелка настенных часов. Подобная практика, носившая название «разложение», или «газлайтинг», активно применялась сотрудниками Штази для выведения человека из психологического равновесия. Это сводило с ума, доводило людей до суицида. Вам могли названивать ночью по многу раз, но на том конце линии вы бы слышали лишь электронную тишину. И это не действия озабоченного поклонника или маньяка-психопата, нет – то был госдепартамент по безопасности ГДР, то была Власть, то было Правительство, что пугало куда больше.
Страшная миниатюра:
– Алло! Полиция? В моей квартире кто-то был, и мне кто-то звонит по ночам. Помогите!
– Не волнуйтесь. Это были мы.
На самом деле, конечно, так бы не сказали – просто бросили бы трубку.
Первая часть книги "Под липами"
В одном из жилых домов на Штрелицштрассе на лестничной площадке возле окна стоял парнишка и облупливал с подоконника старые слои то белой, то голубой и зелёной краски. Он время от времени поглядывал на залитую лучами заходящего августовского солнца дорогу, по которой тянулись длинные тени, отбрасываемые деревьями, фонарными столбами, дорожными знаками и машинами. Улица была так залита светом и полнилась солнечными зайчиками, прыгающими по стенам домов, что юноше поневоле приходилось щуриться, чтобы различать силуэты проходящих под окном людей.
Иногда, оборачиваясь, он ловил взглядом спускавшихся или поднимавшихся по лестнице жильцов: кто-то шёл в магазин или на прогулку, кто-то возвращался с работы.
– Здравствуй, студент! – поздоровался мимо пробегавший сосед.
Из соседних квартир доносились звуки беготни детей, громкие голоса, возгласы и радио, чьим невольным слушателем являлся юноша. Голос диктора был слышен во всём подъезде: «Очередная волна недовольств прокатилась на территории Восточного Берлина».
– Папа́, сделай потише, пожалуйста! – послышалось в одной из квартир.
«Доктора ведущих вузов покинули…» – всё тише и тише вещало радио.
Лицо юноши становилось всё угрюмее, и, хоть солнечный свет по-прежнему ослеплял его, он уже не щурился.
Стоял сильный запах чего-то жареного и пряного, отчего становилось ещё хуже и без того в душном подъезде. Уставившись в угол оконной рамы, студент то и дело подправлял неудобный, смотрящийся на нём нелепо серый пиджак и липкую от пота рубашку.
Уже который день он слышит подобные новости. Уже который день его не покидает чувство страха и всеобщего напряжения.
Казалось, что окно треснет под его взглядом, как вдруг звук хлопнувшей двери вывел его из оцепенения, и он услышал родные ему шаги, быстро поднимающиеся по лестнице. Выпрямившись, парнишка энергично поиграл плечами, разводя и сводя лопатки, словно расправляя невидимые крылья, затем пару раз улыбнулся, будто репетируя (но у него это плохо получалось), пока он не заметил между пролётами две прыгающие косички русых волос.
Ещё раз нервно подправив рубашку, юноша стал по стойке смирно. На лестничной площадке показалась девочка. Увидев его, она широко улыбнулась и бросилась ему на шею, обвив её своими маленькими руками.
– Франц! – радостно воскликнула девочка, так и не отдышавшись. – Я столько всего должна рассказать! Университет такой большой! Там столько классных ребят. Многие из нашей школы, кстати. Ты знал, что он был основан в 1823 году? Он такой старый и красивый. Фу-у-ух, – она сделала глубокий вдох и с не меньшим возбуждением продолжила рассказывать, как у неё прошли лекции; какие у них профессора и предметы.
Франц смотрел на неё с улыбкой. Когда она что-то оживлённо рассказывала, он внимательно рассматривал её, как это делают новорождённые дети, наблюдая за мамой. Он ловил взглядом движение её губ и серо-голубых глаз; лучи заходящего солнца освещали её лицо и волосы, которые в таком свете походили на рожь под грозовыми тучами, озарённую пробившимся лучом света.
Вам доводилось находиться в поле перед грозой? Доводилось наблюдать, как некоторые участки освещены солнцем? Под ветром на фоне туч эти участки сродни озёрам жидкого золота.
Девочка всё рассказывала, обхватив шею Франца. Часть её наэлектризованных волос разлеталась во все стороны подобно золотым солнечным лучам. Некоторые тянулись к Францу и щекотали ему лицо.
Она внезапно замолчала, а глаза стали что-то искать за окном.
Сделав небольшую паузу, она вдруг спросила:
– Ну? А у тебя как прошёл первый день? Какие впечатления?
– У нас тоже старый и красивый университет. Дворец, а не университет! Узнал много нового. Сказали, что мы часто будем ездить на фермы по хозяйствам.
– А из наших кто-нибудь с тобой учится?
– Видел ребят из параллельных классов, а так – со мной только Тедерик, мы на одном факультете, – произнося это имя, Франц улыбнулся ещё шире.
Девочка заметила это, тоже улыбнулась и чмокнула его в губы.
– Значит, скучать не будешь.
Франц покосился:
– В каком это смысле, Эле́н?
– Что?
– В каком смысле «скучать»?
– Имею в виду, что тебе не будет скучно.
– М-м, – промычал Франц, опустив голову.
Воцарилось молчание; лишь звук того же радио и голосов в стенах квартир нарушали эту тишину.
– Франц.
– Что? – буркнул он под нос, не поднимая головы.
– Что, ботинки интереснее меня? – игриво спросила Элен, на что он слегка улыбнулся, а затем спросил:
– Когда вы уезжаете?
– Утром, в пять. Франц, мы же будем видеться. Не устраивай трагедию. В одном городе живём.
– Теперь Берлин – два города. Мне так кажется…
– Ну, значит, ради встречи со мной ты будешь ездить из города в город. Здорово же!
Франц кивнул в знак согласия и предложил встретиться завтра после учёбы, на что Элен охотно согласилась.
Представьте себе встречу двух иностранцев за границей: как они начинают делиться впечатлениями и эмоциями. Элен и Франц были похожи на двух иностранцев из одной неведомой страны, случайно столкнувшихся на лестничной площадке в этом мире.
Ещё девять лет назад они вместе носились по подъезду или играли на площадке, на заднем дворе; забегали домой, перекусывали и вновь за игру. Будучи детьми, они много рассказывали друг о друге своим родителям: сперва о том, что им нравится, потом – что не нравится, но спустя время они перестали делиться мыслями с родными: чем больше мы молчим о близком человеке, тем больше мы о нём думаем.
В каждом их прикосновении, в каждой улыбке и скользящем взгляде таилась непередаваемая нежность их душ.
Франц проводил Элен и, простившись, пошёл к себе. Его квартира находилась прямо над её квартирой, как и их комнаты. Франц всегда слышал её шаги, а она – его. Это помогало им: они всегда чувствовали присутствие друг друга в своей жизни. Но не в этот вечер.
Войдя в комнату, Франц закрыл за собой дверь, сел на край постели и, придерживая голову руками, стал слушать. Каждый шаг, каждая захлопнутая крышка чемоданов больно ударяла по его сердцу, а застёгивающийся бегунок дорожных сумок зажёвывал его. Каждый день он слышал эти шаги, её шаги. Он без труда по ним мог определить, кто в её комнате: она или кто-то другой. Взгляд Франца становился рассеянным, а на лице время от времени мелькала еле заметная улыбка, пробуждаемая приятными воспоминаниями. Он окинул комнату взглядом – стены её дышали памятью, вздрогнул и на миг, словно от укола в висок, зажмурил глаза; после чего встал и направился к Элен.
Спустя мгновение в квартире семьи Кёль раздался звонок в дверь. Бросив складывать вещи, Элен подбежала к двери и приоткрыла её.
– Я могу Вам помочь, фройляйн Кёль, или мне не мешать? – с наигранной надменностью спросил Франц.
– Можете попробовать, – с улыбкой ответила Элен, снимая цепочку с дверного замка.
Войдя в квартиру, Франц не сразу узнал ставшую когда-то и для него родной её комнату. На месте стен, некогда увешанных рисунками Элен и их фотографиями, он обнаружил только обои – рисунки и снимки стопкой лежали на столе.
– Осталось последнюю сумку собрать, а вещей так много. Может, оставить одно платье тебе? Будешь надевать и думать обо мне, – пошутила Элен.
Окинув взглядом лежавшие на кровати вещи, Франц кивком указал на светло-голубое с цветочками платье:
– Вон то, пожалуйста.
– Ты маньяк! Оно моё любимое!
– Можешь остаться с ним, – с улыбкой предложил он и обнял Элен сзади за талию, уткнувшись носом в её волосы, пока она перебирала вещи.
– Серьёзно? Хочешь, чтобы я оставила платье? – немного помедлив, спросила она.
– Да. Любое.
– И… ты… будешь носить? Не отвечай. Не хочу знать.
– Какашка.
– И я тебя люблю.
Элен порылась в вещах и достала жёлтенькое платье.
– Носите с удовольствием. С Вас один поцелуй.
Поцеловав её три раза, Франц добавил:
– Верните сдачу.
– Ну ты аферист! – возмутилась она, вернув ему два поцелуя.
Все вещи были собраны. Франц уже находился у себя, когда родители Элен вернулись. Они приехали с работы вместе, хотя обычно мать Элен Эстер Кёль возвращалась раньше.
Послышались быстрые шаги. Возле комнаты Элен показался отец. Он осмотрел комнату резкими и частыми, как у птицы, поворотами головы и словно куда-то спешил.
– Привет. Всё – все вещи собрала? – и, не дожидаясь ответа, направился к себе.
Это даже не походило на вопрос – скорее на самоотчёт о том, что отец увидел в спальне.
Его шаги направились в соседнюю комнату. Элен слушала, как он открыл кейс и спешно перебирал бумаги: листал страницы, читал, листал дальше, складывал, стучал стопкой по полу, выравнивая края.
В комнату вошла мама и тихо спросила:
– Там все документы? Паспорта?
– Да-да, – раздражённо ответил отец.
– Пе́тер.
– Что? Завари кофе, Эсси.
Ужин прошёл в молчании. Лишь после мама поинтересовалась у дочери, как прошёл первый день в университете.
Когда Элен ложилась спать, она услышала, как что-то стукнуло в окно. Она вскочила и тут же открыла его. С верхнего этажа свисала ниточка, на кончике которой была закреплена записка. Франц часто пользовался таким нехитрым способом общения: у него на подоконнике всегда лежали моток ниток и карандаш.
На клочке бумаги было написано:
«Доброй ночи, любимая».
Написав ответное пожелание, Элен привязала записку и немного потянула нитку на себя. В это время другой конец нитки тянул с места карандаш, на который он и был намотан. Смещение карандаша говорило о том, что Элен ответила.
Не прошло и минуты, как записка исчезла.
Франц проснулся в четвёртом часу утра. Будучи ещё во сне, он услышал, как Элен собирается, и его сердце сжалось, а на глазах навернулись слёзы, которые он быстро вытер. Тихо выйдя из квартиры, Франц спустился к Элен, где встретил её отца, выносившего вещи.
– Доброе утро, герр Кёль.
– А! Франц? Вы меня напугали. Доброе утро!
– Я могу Вам помочь?
– Нет-нет, спасибо, Франц.
В дверях показалась Эстер Кёль.
– Здравствуй, Франц. Пришёл проводить? Возьми, пожалуйста, эти две сумки.
Выйдя из подъезда, Франц и Пе́тер Кёль направились к машине. Во дворе было холодно, сыро и тихо. Темно.
Отец Элен по памяти, вслепую шёл к машине; Франц ориентировался по его шагам. Никто из них не проронил ни слова.
Спустя время Франц услышал во мраке, как Петер Кёль замедлил шаг, затем послышался глухой толчок о кузов машины. Видимо, отец Элен двигался, выставив руку вперёд, пока не упёрся в автомобиль. Послышалось, как он достаёт ключи и ищет дверную ручку. Судя по звуку, Кёль открыл дверцу багажника и стал складывать вещи. Можно было предположить, что далее он, покончив с погрузкой, вытащил из кармана спички и что-то ещё, замер, осмотрелся по сторонам, вновь замер и, вздохнув и убрав спички и что-то ещё обратно в карман, спросил Франца, как прошёл первый день в университете.
«Страшно», – хотелось ответить ему.
– Хорошо. Была экскурсия. Рассказали про университет и его основателей.
– Вильгельма и Александра фон Гумбольдта? – уточнил Петер Кёль.
– Да.
– А в библиотеке был?
– Нет.
– Когда будешь там, передавай привет библиотекарю Зимерману, если он, конечно, ещё работает.
– Хорошо, я обязательно схожу и передам, – заверил Франц.
– Спасибо. Тебе не холодно? Поднимись, пожалуйста. Что-то они долго.
Франц направился обратно тем же путём, каким и пришёл, опасаясь на что-нибудь наткнуться. Когда он подошёл к подъезду, ему навстречу уже выходили Эстер и Элен.
– Фрау Кёль, – обозначил он своё присутствие в темноте, придерживая дверь, – позволите, я возьму сумки.
– Спасибо, Франц. Помоги Элен.
– Лапочка, ты чего не спишь? – послышался сладкий, сонный голос из подъезда.
– Хотел помочь, – ответил Франц, нащупав у неё в руках чемоданную ручку и аккуратно перехватив её, – привет.
– Привет, – ответила она, поцеловав его в щёку.
Франц попросил их следовать за ним.
– Сегодня в шесть? – спросил он, подходя к машине.
– Что? А! Да, в шесть, – ещё сонная ответила Элен.
Когда отец покончил с погрузкой вещей и завёл двигатель, Франц крепко обнял Элен, после чего они простились.
Петер Кёль с хрустом воткнул первую передачу своей F-девятки и, выехав на дорогу, свернул за угол и скрылся по Элизабеткирхштрассе.
Полусидя-полулёжа на холодном дерматиновом сиденье, Элен закуталась в пальто и, прислонившись лбом к окну, сладко задремала при свете фонарных столбов, проносящихся за окном.
Франц вернулся в квартиру. Проходя по коридору в свою комнату, он остановился и замер. Через ноющий зуд в ногах, плавно переходящий в давящий вакуум в грудной клетке, он ощутил пустоту квартиры этажом ниже. Это осознание вспышками отдавалось в глубинах его сознания. Это было одно из тех чувств, которые человек испытывает, когда в его жизни происходит нечто очень важное и судьбоносное: когда человек замирает и пытается насильно удержать эти чувства, воссоздать их в себе полноценно, всем телом, всей душой прочувствовать и осознать суть происходящего и впитать в себя этот миг, подобный ручью, поток которого мы безнадёжно пытаемся остановить.
Сделав глубокий вдох, Франц, неуверенно передвигая ноги, побрёл в комнату. Тиканье настенных часов с некой дерзостью нарушало плотную тишину в квартире. Более того, это самое тиканье ещё больше обостряло тишину и не давало о ней забыть. Франц подошёл к окну и опустил голову; его взгляд упал на моток белых ниток на карандаше. Не сводя с них глаз, он стоял так до тех пор, пока не стало светать. Небо походило на засохшую палитру тёмного океана, куда случайно упали пару капель лазурной краски и равномерно расплылись по ней. Лишь заметив это, он лёг на кровать и тут же уснул.
Занялся рассвет; сквозь лёгкий утренний туман пробивались лучи солнца, заполняя всё оранжевым светом. Элен тем временем разбирала вещи в новой комнате. С энтузиазмом она развешивала свои рисунки и фотографии с Францем.
В комнату вошёл отец.
– Элен, телефоном пока не пользуйся, хорошо? И на звонки не отвечай.
– Хорошо. Что-то случилось?
– Просто пока не делай этого, пожалуйста.
Поведение Пе́тера Кёля, как и его слова, можно было объяснить его большей осведомлённостью о ситуации в Германии. Он работал секретарём в Министерстве внутренних дел ГДР и не любил говорить о своей работе с семьёй. По возвращению домой он, не разуваясь, подходил к телефону, снимал трубку и слушал гудки, затем – вешал её. Кёль был очень общителен: он говорил быстро и громко, однако если разговор заходил о работе, голос его становился тихим и напряжённым. Его близкие это хорошо понимали.
Относительно политической ситуации можно лишь сказать, что она была напряжённой, и это напряжение с каждым днём лишь усиливалось. Различные источники по-разному трактуют события тех дней. Дабы не оклеветать никого и не быть осуждённым кем-то, отметим лишь основные факты.
После Второй мировой войны Берлин получил так называемый «четырёхсторонний статус» и был поделён на секторы между Советским Союзом, Соединёнными Штатами, Великобританией и Францией.
Многих привлекала идеология Федеративной республики, и люди с Восточной части валом повалили туда, в том числе и семья Кёль. Однако Петер не стал вдаваться в подробности о причинах переезда с Элен: для неё это был обычный переезд.
По приезду Кёль быстрым широким шагом обошёл квартиру и осмотрел все комнаты, подошёл к жене, распаковывающей вещи и продукты на кухне, и тихо сказал:
– Эс, я пока отлучусь.
– Что? Зачем? – с тревогой поинтересовалась она.
– Надо разобраться с документами. И куплю что-нибудь по мелочи. Нам нужен новый телефон.
– Поняла.
Столь большое внимание, которое Петер придавал обычному телефону, было связано с холодной войной. То был период шпионажа, период, когда на соседей писали доносы, не имея никаких оснований; когда в домах устанавливали жучки. Рос интерес к книгам и фильмам о спецагентах, что тоже сильно отразилось на умах людей: излишняя настороженность, паранойя, страх слежки. Представьте, что по возвращении домой вы обнаруживаете вещи не на своих местах. Нет, входная дверь закрыта, нет никаких следов взлома, но в квартире явно кто-то был: передвинут телефон, переставлены фотографии, переведена стрелка настенных часов. Подобная практика, носившая название «разложение», или «газлайтинг», активно применялась сотрудниками Штази для выведения человека из психологического равновесия. Это сводило с ума, доводило людей до суицида. Вам могли названивать ночью по многу раз, но на том конце линии вы бы слышали лишь электронную тишину. И это не действия озабоченного поклонника или маньяка-психопата, нет – то был госдепартамент по безопасности ГДР, то была Власть, то было Правительство, что пугало куда больше.
Страшная миниатюра:
– Алло! Полиция? В моей квартире кто-то был, и мне кто-то звонит по ночам. Помогите!
– Не волнуйтесь. Это были мы.
На самом деле, конечно, так бы не сказали – просто бросили бы трубку.
