Каталог книг издательства "Москва" > Художественная литература > Если мы вернёмся > Первая глава
Июль был необычайно жарким для севера. Уже неделю солнце пекло так сильно, что даже гнусы и комары исчезли днем. Густой хвойный лес плакал карамельной, тягучей смолой, липкий аромат которой, смешанный с запахами травы, берёзовых листьев и прочей не разнообразной северной зелени, висел в воздухе даже в прохладные, светлые ночи. Множественные горные речки, а особенно глухие, закрытые озёра, прогрелись до курортных температур. Некоторые ручьи пересохли, оставив на память о себе лишь извилистые гряды иссушенных добела камней.
Но над водой было чуть прохладнее и дышалось легче. С глубокой ночи капитан госбезопасности Юрьин слонялся по порту, продымленному горящим древесным углём и прокопченному дизельной гарью траулеров и рыбацких катеров, наполненному жужжанием кранов и грохотом грузовых контейнеров. Он ждал, когда найдётся транспорт в нужном ему направлении. Затем была высадка в Мурмашах, где река преграждалась дамбой, и вновь ожидание. Только под утро Юрьину и трём его бойцам повезло покинуть деревянные причалы Мурмашей и продолжить свой путь. Теперь же он искренне радовался в душе, что оставил осточертевший ему за последние месяцы своей изнуряющей предкомандировочной подготовкой Мурманск.
Укрывшись в тени ходовой рубки, капитан Юрьин впервые за сутки ощутил лёгкость, о какой уже и не мечтал. Странный, давно забытый вкус свободы наполнял его. Теперь он был сам себе хозяин, к чему совершенно не привык в плену множественных кабинетов Управления госбезопасности по Мурманской области. Встречный ветерок приятно гладил, покрытое маслянистой плёнкой пота, лицо и обдувал, просоленную насквозь, форму. Повесив фуражку возле себя на невысокий битенг и сложив руки на релинг, Юрьин жадно дышал чистым, речным воздухом.
На вид этому человеку с редкими, тонкими волосами над широким, морщинистым лбом было под сорок. На самом же деле меньше месяца назад он отметил свой тридцать третий день рождения. Юрьин был чуть выше среднего роста, коренастый, а лёгкая полнота придавала его фигуре большую внушительность. Он относился к тому типу деревенских парней, которые пережили болезни и голод в младенчестве благодаря своему природному, могучему здоровью и, возмужав, так окрепли, будто с ранних лет питались на убой. Густые, взъерошенные брови над холодными, голубыми глазами, тонкие губы под острым, слегка вздёрнутым носом, придававшие его облику каменную холодность, – в этом лице читались и самообладание, и ум.
Баржа, на которой Юрьину удалось выхлопотать место для себя и трёх его бойцов, шла порожней за древесиной к истоку Туломы, к сёлам Падуны и Сигов Ручей. Мимо неспешно проплывали низкие сопки, поросшие густым хвойным лесом. Вдали, сквозь синеватую дымку проглядывались отдельные, более величественные горы. Временами лес на берегах редел, и за ним открывались непроходимые топи, поросшие жухлой, иссохшей под солнцем травой, покрытые то жёлтым, то белым ягелем, полянки. Иногда встречались бурлящие среди камней широкие и тонкие речки, которые вклинивались в общий, размеренный, не торопливый поток глубокой, судоходной реки.
Людей на барже собралось не много. Несколько пожилых мужчин в изношенной, рабочей одежде да пара молодых женщин с полными сумками. Подопечные капитана расселись прямо на палубе, поставив в ряд свои вещмешки. Гимнастерки на них были полностью расстегнуты. И, вообще, вид был у них не военный, расхлёстанный. К чему, впрочем, Юрьин отнёсся спокойно – жара. Среди пассажиров особенно выделялся молоденький младший лейтенант с желтой нашивкой за тяжёлое ранение на новенькой, только что выданной со склада, форме и в пограничной фуражке. Тот так же стоял, склонившись над релингом, чуть поодаль от капитана. По всему было видно, что он чувствует на себе любопытный взгляд, но васильковая тулья фуражки Юрьина, видимо, отпугивала его, и лейтенант отводил глаза куда угодно, лишь бы не встретиться ими с глазами капитана госбезопасности.
Младший лейтенант был ростом с Юрьина, но юношеская худоба зрительно вытягивала его. Симпатичное, совсем юное лицо сияло загорелой, не тронутой морщинами и подростковыми прыщами, кожей. Отчетливые, угловатые скулы и чуть впалые щеки не знали ещё щетины и были гладкие, как у ребёнка. Особенно броско горели на его лице необыкновенно яркие, бирюзовые глаза. Они привлекали внимание редкостью своего цвета и застенчивой мягкостью взгляда. Этот юноша определённо нравился девушкам, хотя в силу возраста мог об этом даже и не догадываться.
Юрьин сам подошёл к попутчику и завёл с ним разговор. Младший лейтенант отнёсся к инициативе капитана госбезопасности с настороженностью, говорил мало, сухо, казённым голосом, как на докладе.
– Младший лейтенант Ларионов! – представился он, пожимая широкую, горячую и влажную от пота ладонь Юрьина.
– А звать-то как? – приветливо улыбаясь, спросил капитан.
– Савелий!
– В Падуны или в Сигов Ручей?
– Мне дальше, в штаб 82 погранотряда! – четко отрапортовал Савелий.
– Служишь там?
– Распределён после училища, – лейтенант продолжал хранить казённую сухость тона и серьёзность лица.
– Я то и смотрю – форма только со склада у тебя! – ещё ярче загорелся улыбкой Юрьин и, чуть погодя, спросил, кивнув головой на жёлтую нашивку: – А воевал где?
– На юго–западном, который потом сталинградским стал, весной того года, потом ранение, госпиталь, училище.
Прошлой осенью на сталинградском фронте безвести пропал младший брат Юрьина. Но спрашивать, не доводилось ли лейтенанту его встречать, капитан не стал – посчитал, что таких совпадений не бывает.
– Один из семьи на фронте? – спросил Юрьин, в очередной раз обтирая мокрый от пота лоб рукавом гимнастёрки.
– Один. Отец уже стар для этого дела. Старший брат по здоровью не прошел, инвалид он с детства, а младшим ещё годов мало. Братьев нас четверо, да и пять сестёр ещё! – не без гордости рапортовал Ларионов.
– Нас у мамки с батькой тоже четверо сынов было. Сестёр нет, правда. Все четверо на фронт и ушли. Один погиб, второй пропал безвести. – задумчиво проговорил капитан, отпустив с лица улыбку.
Ларионов потупил взор, опустил глаза вниз. Складывалось ощущение, что ему неловко за то, что словами своими напомнил капитану о погибших братьях. Но он, воевавший во всей своей семье один, и, в силу возраста, не переживший ни одной потери близкого человека, видимо, и предположить не мог, что Юрьин давно свыкся с этим обстоятельством. Как любое земное создание свыкается со всяким земным делом.
– Вы извините меня, товарищ капитан госбезопасности! Пойду я? – вдруг пробурчал хмуро Савелий.
– За что? – смутился Юрьин.
– Неловко мне, что про братьев ваших напомнил...
Капитан рассмеялся, да так от души, будто ему рассказали какой-нибудь занимательный анекдот.
– Да брось, лейтенант! – сквозь смех проговорил Юрьин. – Ты–то при чем? Война идёт, понимаешь! Оно и понятное дело! Столько народа мрёт!
Капитан снова протёр широкий, блестящий от пота лоб и добавил спокойно и нравоучительно:
– Война, брат, война! Ни куда от смертей не деться. Это, понимаешь, принять надо. Теперь подобные вещи, так сказать, – норма. Если вчера ты спокойно мог говорить о том, что твой брат, сват, отец устроился на работу или, скажем, в отпуск съездил, то теперь время так же спокойно говорить: ушёл на фронт, пропал без вести, погиб. Такие дела, понимаешь!
Несмотря на скованность и напряжённость младшего лейтенанта, Юрьину всё же удалось разболтать юношу. Уже вскоре Савелий, отбросив прежнюю робость, вёл с капитаном непринужденный разговор, позабыв о разнице в возрасте, чине, ордене Красного Знамени на его широкой груди и настораживающем прежде цвете тульи фуражки, что висела неподалёку на битенге.
Капитану нравилась эта простая и человеческая беседа. Он привык сдерживаться в выражении эмоций и мыслей, привык говорить мало и только по существу, не задавать лишних вопросов и избегать подобных, направленных в его адрес. У него на службе не было настоящих друзей. Были хорошие знакомые, более–менее надежные товарищи, но и с ними нужно было держать дистанцию. Такова была суровая и беспощадная природа его службы. С этим же, молодым, совсем ещё зелёным, но уже хлебнувшим горькой военной жизни, парнем, далёким от, привычного Юрьину, мира можно было держаться открыто, быть самим собой. Да и веяло от Ларионова чем–то магическим, родным, до дрожи в душе, знакомым. В худобе его лица, в скромности речи, скованности жестов, в новенькой форме, блестящих кожаных ремнях видел Юрьин себя в те давние времена, когда сам шагнул за порог училища.
А баржа, тем временем, не спеша резала водную гладь, поскрипывая натруженной сталью корпуса, повторяя изгибы реки, маневрируя между редкими островами, по давно заученному маршруту.
Первая глава книги "Если мы вернёмся"
Июль был необычайно жарким для севера. Уже неделю солнце пекло так сильно, что даже гнусы и комары исчезли днем. Густой хвойный лес плакал карамельной, тягучей смолой, липкий аромат которой, смешанный с запахами травы, берёзовых листьев и прочей не разнообразной северной зелени, висел в воздухе даже в прохладные, светлые ночи. Множественные горные речки, а особенно глухие, закрытые озёра, прогрелись до курортных температур. Некоторые ручьи пересохли, оставив на память о себе лишь извилистые гряды иссушенных добела камней.
Но над водой было чуть прохладнее и дышалось легче. С глубокой ночи капитан госбезопасности Юрьин слонялся по порту, продымленному горящим древесным углём и прокопченному дизельной гарью траулеров и рыбацких катеров, наполненному жужжанием кранов и грохотом грузовых контейнеров. Он ждал, когда найдётся транспорт в нужном ему направлении. Затем была высадка в Мурмашах, где река преграждалась дамбой, и вновь ожидание. Только под утро Юрьину и трём его бойцам повезло покинуть деревянные причалы Мурмашей и продолжить свой путь. Теперь же он искренне радовался в душе, что оставил осточертевший ему за последние месяцы своей изнуряющей предкомандировочной подготовкой Мурманск.
Укрывшись в тени ходовой рубки, капитан Юрьин впервые за сутки ощутил лёгкость, о какой уже и не мечтал. Странный, давно забытый вкус свободы наполнял его. Теперь он был сам себе хозяин, к чему совершенно не привык в плену множественных кабинетов Управления госбезопасности по Мурманской области. Встречный ветерок приятно гладил, покрытое маслянистой плёнкой пота, лицо и обдувал, просоленную насквозь, форму. Повесив фуражку возле себя на невысокий битенг и сложив руки на релинг, Юрьин жадно дышал чистым, речным воздухом.
На вид этому человеку с редкими, тонкими волосами над широким, морщинистым лбом было под сорок. На самом же деле меньше месяца назад он отметил свой тридцать третий день рождения. Юрьин был чуть выше среднего роста, коренастый, а лёгкая полнота придавала его фигуре большую внушительность. Он относился к тому типу деревенских парней, которые пережили болезни и голод в младенчестве благодаря своему природному, могучему здоровью и, возмужав, так окрепли, будто с ранних лет питались на убой. Густые, взъерошенные брови над холодными, голубыми глазами, тонкие губы под острым, слегка вздёрнутым носом, придававшие его облику каменную холодность, – в этом лице читались и самообладание, и ум.
Баржа, на которой Юрьину удалось выхлопотать место для себя и трёх его бойцов, шла порожней за древесиной к истоку Туломы, к сёлам Падуны и Сигов Ручей. Мимо неспешно проплывали низкие сопки, поросшие густым хвойным лесом. Вдали, сквозь синеватую дымку проглядывались отдельные, более величественные горы. Временами лес на берегах редел, и за ним открывались непроходимые топи, поросшие жухлой, иссохшей под солнцем травой, покрытые то жёлтым, то белым ягелем, полянки. Иногда встречались бурлящие среди камней широкие и тонкие речки, которые вклинивались в общий, размеренный, не торопливый поток глубокой, судоходной реки.
Людей на барже собралось не много. Несколько пожилых мужчин в изношенной, рабочей одежде да пара молодых женщин с полными сумками. Подопечные капитана расселись прямо на палубе, поставив в ряд свои вещмешки. Гимнастерки на них были полностью расстегнуты. И, вообще, вид был у них не военный, расхлёстанный. К чему, впрочем, Юрьин отнёсся спокойно – жара. Среди пассажиров особенно выделялся молоденький младший лейтенант с желтой нашивкой за тяжёлое ранение на новенькой, только что выданной со склада, форме и в пограничной фуражке. Тот так же стоял, склонившись над релингом, чуть поодаль от капитана. По всему было видно, что он чувствует на себе любопытный взгляд, но васильковая тулья фуражки Юрьина, видимо, отпугивала его, и лейтенант отводил глаза куда угодно, лишь бы не встретиться ими с глазами капитана госбезопасности.
Младший лейтенант был ростом с Юрьина, но юношеская худоба зрительно вытягивала его. Симпатичное, совсем юное лицо сияло загорелой, не тронутой морщинами и подростковыми прыщами, кожей. Отчетливые, угловатые скулы и чуть впалые щеки не знали ещё щетины и были гладкие, как у ребёнка. Особенно броско горели на его лице необыкновенно яркие, бирюзовые глаза. Они привлекали внимание редкостью своего цвета и застенчивой мягкостью взгляда. Этот юноша определённо нравился девушкам, хотя в силу возраста мог об этом даже и не догадываться.
Юрьин сам подошёл к попутчику и завёл с ним разговор. Младший лейтенант отнёсся к инициативе капитана госбезопасности с настороженностью, говорил мало, сухо, казённым голосом, как на докладе.
– Младший лейтенант Ларионов! – представился он, пожимая широкую, горячую и влажную от пота ладонь Юрьина.
– А звать-то как? – приветливо улыбаясь, спросил капитан.
– Савелий!
– В Падуны или в Сигов Ручей?
– Мне дальше, в штаб 82 погранотряда! – четко отрапортовал Савелий.
– Служишь там?
– Распределён после училища, – лейтенант продолжал хранить казённую сухость тона и серьёзность лица.
– Я то и смотрю – форма только со склада у тебя! – ещё ярче загорелся улыбкой Юрьин и, чуть погодя, спросил, кивнув головой на жёлтую нашивку: – А воевал где?
– На юго–западном, который потом сталинградским стал, весной того года, потом ранение, госпиталь, училище.
Прошлой осенью на сталинградском фронте безвести пропал младший брат Юрьина. Но спрашивать, не доводилось ли лейтенанту его встречать, капитан не стал – посчитал, что таких совпадений не бывает.
– Один из семьи на фронте? – спросил Юрьин, в очередной раз обтирая мокрый от пота лоб рукавом гимнастёрки.
– Один. Отец уже стар для этого дела. Старший брат по здоровью не прошел, инвалид он с детства, а младшим ещё годов мало. Братьев нас четверо, да и пять сестёр ещё! – не без гордости рапортовал Ларионов.
– Нас у мамки с батькой тоже четверо сынов было. Сестёр нет, правда. Все четверо на фронт и ушли. Один погиб, второй пропал безвести. – задумчиво проговорил капитан, отпустив с лица улыбку.
Ларионов потупил взор, опустил глаза вниз. Складывалось ощущение, что ему неловко за то, что словами своими напомнил капитану о погибших братьях. Но он, воевавший во всей своей семье один, и, в силу возраста, не переживший ни одной потери близкого человека, видимо, и предположить не мог, что Юрьин давно свыкся с этим обстоятельством. Как любое земное создание свыкается со всяким земным делом.
– Вы извините меня, товарищ капитан госбезопасности! Пойду я? – вдруг пробурчал хмуро Савелий.
– За что? – смутился Юрьин.
– Неловко мне, что про братьев ваших напомнил...
Капитан рассмеялся, да так от души, будто ему рассказали какой-нибудь занимательный анекдот.
– Да брось, лейтенант! – сквозь смех проговорил Юрьин. – Ты–то при чем? Война идёт, понимаешь! Оно и понятное дело! Столько народа мрёт!
Капитан снова протёр широкий, блестящий от пота лоб и добавил спокойно и нравоучительно:
– Война, брат, война! Ни куда от смертей не деться. Это, понимаешь, принять надо. Теперь подобные вещи, так сказать, – норма. Если вчера ты спокойно мог говорить о том, что твой брат, сват, отец устроился на работу или, скажем, в отпуск съездил, то теперь время так же спокойно говорить: ушёл на фронт, пропал без вести, погиб. Такие дела, понимаешь!
Несмотря на скованность и напряжённость младшего лейтенанта, Юрьину всё же удалось разболтать юношу. Уже вскоре Савелий, отбросив прежнюю робость, вёл с капитаном непринужденный разговор, позабыв о разнице в возрасте, чине, ордене Красного Знамени на его широкой груди и настораживающем прежде цвете тульи фуражки, что висела неподалёку на битенге.
Капитану нравилась эта простая и человеческая беседа. Он привык сдерживаться в выражении эмоций и мыслей, привык говорить мало и только по существу, не задавать лишних вопросов и избегать подобных, направленных в его адрес. У него на службе не было настоящих друзей. Были хорошие знакомые, более–менее надежные товарищи, но и с ними нужно было держать дистанцию. Такова была суровая и беспощадная природа его службы. С этим же, молодым, совсем ещё зелёным, но уже хлебнувшим горькой военной жизни, парнем, далёким от, привычного Юрьину, мира можно было держаться открыто, быть самим собой. Да и веяло от Ларионова чем–то магическим, родным, до дрожи в душе, знакомым. В худобе его лица, в скромности речи, скованности жестов, в новенькой форме, блестящих кожаных ремнях видел Юрьин себя в те давние времена, когда сам шагнул за порог училища.
А баржа, тем временем, не спеша резала водную гладь, поскрипывая натруженной сталью корпуса, повторяя изгибы реки, маневрируя между редкими островами, по давно заученному маршруту.
