Читателям > Каталог книг издательства "Москва" > Забытое слово > Детство
Первая глава первой части книги Оксаны Виноградовой "Забытое слово"
– Советский народ понес тяжелую утрату. Оборвалась жизнь выдающегося деятеля ленинской партии и Советского государства Леонида Ильича Брежнева. Его жизнь – образец беззаветного служения интересам партии и народа. В памяти всех советских людей Леонид Ильич Брежнев навсегда останется как человек, беспредельно преданный учению Маркса – Энгельса – Ленина... – раздавался эхом в углах актового зала голос Ларисы Игнатьевны, завуча общеобразовательной средней школы №45, куда родители привели меня «учиться, учиться и еще раз учиться».
Я, первоклашка, стояла в первом ряду и думала о том, что умер великий человек.
Когда я пришла в первый класс, то первым уроком был урок мира. Мы раскрыли букварь и прочитали вслух заголовок: «Наша Родина – СССР». Потом нам рассказали то, что мы и так хорошо знали: что живем в прекрасной огромной стране, где о каждом заботится государство и партия, и нам повезло, что мы не родились где-нибудь за океаном, где ужасный капитализм, голод, нищета и войны и где «маньяк Рейган ставит человечество на грань ядерной пропасти». Когда я пришла в первый класс, я жаждала учиться на пятерки, стать поскорее пионеркой и комсомолкой и посвятить свою жизнь борьбе за благо человечества. Я «горела» за счастье своего народа и «кипела» ненавистью ко всем инакомыслящим. Мне хотелось поскорее вырасти и стать кем-то, кем нация могла бы гордиться. Еще в детском саду я сочинила стихи:
Родина моя – прекрасная.
Как люблю тебя – не высказать.
Реки, и леса, и поля –
Вот моя земля. Советская!
Мама мою поэзию не оценила, но бабушка хвалила очень, говоря, что есть «искра Божья» в моей душе. Я была счастлива, хотя и не верила в существование «Божьих искр», в чем убеждать старую бабушку было бесполезно.
С первых дней учебы обо мне заговорили как об отличнице, активистке и помощнице учителя, как об одной из тех, кому «больше всех надо».
Родителям как бальзам на душу лились слова благодарности в моих грамотах и похвальных листах. Я верила в свое блестящее пионерское будущее точно так же, как многие верили в грядущий коммунистический рай.
Все были счастливы.
Спустя два года советский народ и мы, школьники, во главе с нашей учительницей Ларисой Игнатьевной провожали умершего Юрия Владимировича Андропова.
Я опоздала на торжественную линейку, но успела на минуту молчания. Минуту молчания озвучили сопением и шмыганьем. После все разошлись по классам, кроме меня и еще нескольких опоздавших. Нас попросили пройти в пионерскую комнату. Там ярая комсомолка – пионервожатая Юлия Эдуардовна – на фоне распластанного красного флага и недоукрашенного лозунга «Руки прочь от Никарагуа!» заговорила о том, что «…из нас должны выйти настоящие граждане социалистического общества, активные строители коммунизма, люди с высокой моралью, культурой труда и поведения…». Эта проникновенная речь преследовала цель вызвать в нас чувство глубокого раскаяния, но мне было не совестно за опоздание по одной уважительной причине. Настолько уважительной, что трудно было скрывать радость.
У меня родилась сестренка! Я так давно просила ее, но у мамы все не получалось; а потом врачи сказали, что сестренки не получится никогда. Но она получилась!
– Надежда!.. Скоро вы станете пионерами и должны понимать, к чему вас это обязывает! – распалялась Юлия Эдуардовна.
– Я еще поставлю вопрос на общем собрании, а сейчас – разойтись по классам!
Это, пожалуй, был первый сбой в моем безупречном поведении и учебе.
В тот день после уроков я пошла к Маринке, моей подруге, в гости. Мы могли пойти и ко мне, но у меня дома не было никого, кто бы нас покормил. Папа работал допоздна, делал «шабашки», а маму выписывали из роддома только через неделю. А у Маринки была бабушка, которая кормила горячим и вкусным обедом.
– Ну как дела у твоей мамы? – сразу поинтересовалась она, как только мы вошли, точнее – протиснулись в заставленный мебелью коридор.
– Она родила сестренку.
– Как хорошо! Как хорошо! Слышала я, что в роддоме была торжественная выписка 250-тысячного жителя. Растет наш город! Но как жалко, умер Юрий Владимирович… Единственный приличный генеральный секретарь партии, и надо же… Опять какого-нибудь старого выкопают…
– Думай, что говоришь, бабка! – заворчал на Маринкину бабушку вышедший из комнаты дед. – Совсем из ума выжила.
– Ой! – всплеснула руками Маринкина бабушка. – Хотите, вам плитку кухонную новую покажу? Маринин отец, пока вы в школе были, привез. Мы ей кухню выложим в новой квартире. «Лунный камень» называется. В Москве за ней такая очередь была, чокнуться можно. Хорошо, что до похорон успели купить, сейчас бы не въехать, не выехать…
– Дети есть хотят, а ты их баснями кормишь! – пробубнил из дальнего угла комнаты дед.
– А скоро вы переезжаете? – спросила я, садясь за кухонный стол, Марину.
– Как только, так сразу. У меня там будет отдельная комната.
– А какие обои мы туда достали!
– Бабушка!
– Еще мы стоим в очереди на видеомагнитофон. Только почти не движемся. Думаем с дедом: может, сервиз хрустальный взять в кредит, с рассрочкой на два года?
– Бабушка! Дай нам покушать спокойно! – Марина сделала обиженное лицо.
– Ладно, ладно. Пойду. Кушайте как следует.
Последовала минута молчания.
– Жалко только школу менять. А чтоб к тебе в гости зайти, полчаса придется ехать, – вздохнула Маринка.
– Ну, ничего. В выходные будем встречаться, в кино вместе ходить.
Мы часто ходили по субботам смотреть детские фильмы за десять копеек в кинотеатр неподалеку. Правда, это был не совсем кинотеатр, а церковь без купола, хотя об этом уже мало кто помнил. Рядом возводили новый, просторный, с шикарным названием «Полет». Церковный кинотеатр никак не назывался, и нас часто водили туда всем классом смотреть фильмы о пользе атеизма и разложении буржуазии на Западе. А как-то раз нам показали фильм о нацистских лагерях, где убивали женщин и детей. Все они были прозрачные от голода и голые. У меня это вызвало такой ужас, что я месяц спокойно спать не могла и слезы выступали на глазах, когда я вспоминала об этих несчастных детях. А тогда, после фильма, я разрыдалась, и Мишка, одноклассник, высмеял меня.
– Ладно, Надь, в кино будем ходить. А с кем дружить-то мне в этой новой школе? – опять вздохнула Маринка и задумалась. Я тоже. Она – моя лучшая подруга. Другие – так, с ними не весело. Точнее – не так весело. Хотя в целом интересно.
– Хочешь, – зашептала я Марине, – секрет расскажу?
– Валяй.
– Только никому!
– Клянусь!
– Мне Есенин в любви признался…
Есенин – не поэт, а наш одноклассник Сеня Есенин. Бледный, худой, с едва заметными веснушками на лице. Некоторые над ним смеялись, потому что он был со странностями: не ходил на физкультуру, не завтракал со всеми. А во время уроков доставал из портфеля термос, оберточную бумагу, пакеты с едой и начинал жевать. Ему это было разрешено, и никто никогда не делал замечаний. Он был болен странным словом «диабет», и в самом этом слове одноклассникам мерещилось что-то юродивое.
– Фу-у-у… – Марина выразила презрение.
– А как отвязаться-то?
– Пошли.
– Не могу. Неудобно. Может, сам поймет?
– Да, такой пристукнутый поймет!
– Вообще-то я ему сказала, что он мне не очень нравится, но он хочет быть моим другом, а иногда до дома провожать. Мы почти рядом живем.
– Не смеши. И не говори никому: засмеют… А лучше – пошли куда подальше.
– Да еще классная хочет, чтоб я его на поруки взяла, подтянула маленько по математике.
«Подтянуть», то есть позаниматься во внеурочное время с отстающим учеником, поручали ответственным, успевающим ученикам, в числе которых была и я.
– Это хуже, – вздохнула Маринка. – Отказаться нельзя.
Я утаила от Маринки, что Есенин вчера провожал меня до дому, и более того: заходил ко мне в гости, так как по дороге я ему рассказала, что мой папа выписывает журналы «Наука и жизнь» и там проиллюстрированы всевозможные достижения науки и техники. Есенин почти со слезами просил дать ему посмотреть эти журналы, и я не нашла в себе силы отказать. Тем более дома никого не было. Я усадила Есенина на диван, не предложив ничего покушать (хотя, наверное, он был голодный: запасы из портфеля не торчали), дала ему стопку журналов, которые постарее, и убежала на кухню обедать. Спустя несколько минут я вернулась, а он сидел как застывший и пялился на картинку со спортивной машиной.
– Надь, а ты можешь мне ее подарить? – спросил он, вероятно заметив, что из некоторых страниц вырезаны иллюстрации. (Папа разрешал мне это делать.)
– Ни в коем случае, – отрезала я не задумываясь.
Он еще немножко посидел, но потом я сказала, что у меня много дел, а он мне мешает.
Есенин ушел.
– Надя! – вывела меня из раздумий Маринка. – А ты с кем пойдешь макулатуру собирать?
Собирать макулатуру – святое и обязательное дело каждого ученика. Кто больше всех соберет – тому грамота. Ученики ходили по подъездам и попрошайничали ненужные бумажки. Это занятие захватывало и вызывало азарт. В выброшенных бумагах можно было найти что угодно: некоторые выкидывали старые книги, в то время как такие же новые можно было достать только по подписке или «с нагрузкой» (так называли ненужные вещи, прилагающиеся обязательно к нужным). Некоторые выкидывали и новые, но, думаю, по случайности. Когда к школе подъезжала машина за макулатурой, учителя, родители и просто прохожие заглядывали в каждую связку бумаг, наверное, в надежде найти что-то стоящее. Пионервожатая тоже один раз нашла. Манифест коммунистической партии. По надписи на связке нашли сборщика, пропесочили его на перемене и вызвали родителей. Пришел его отец и божился, что сын выкинул брошюру без его ведома…
– Надя-а-а!
– С тобой, конечно. Только не знаю, когда и как. Маму скоро из роддома выпишут, заботы будут. Я тебе скажу позже. Ага?
Детство
– Советский народ понес тяжелую утрату. Оборвалась жизнь выдающегося деятеля ленинской партии и Советского государства Леонида Ильича Брежнева. Его жизнь – образец беззаветного служения интересам партии и народа. В памяти всех советских людей Леонид Ильич Брежнев навсегда останется как человек, беспредельно преданный учению Маркса – Энгельса – Ленина... – раздавался эхом в углах актового зала голос Ларисы Игнатьевны, завуча общеобразовательной средней школы №45, куда родители привели меня «учиться, учиться и еще раз учиться».
Я, первоклашка, стояла в первом ряду и думала о том, что умер великий человек.
Когда я пришла в первый класс, то первым уроком был урок мира. Мы раскрыли букварь и прочитали вслух заголовок: «Наша Родина – СССР». Потом нам рассказали то, что мы и так хорошо знали: что живем в прекрасной огромной стране, где о каждом заботится государство и партия, и нам повезло, что мы не родились где-нибудь за океаном, где ужасный капитализм, голод, нищета и войны и где «маньяк Рейган ставит человечество на грань ядерной пропасти». Когда я пришла в первый класс, я жаждала учиться на пятерки, стать поскорее пионеркой и комсомолкой и посвятить свою жизнь борьбе за благо человечества. Я «горела» за счастье своего народа и «кипела» ненавистью ко всем инакомыслящим. Мне хотелось поскорее вырасти и стать кем-то, кем нация могла бы гордиться. Еще в детском саду я сочинила стихи:
Родина моя – прекрасная.
Как люблю тебя – не высказать.
Реки, и леса, и поля –
Вот моя земля. Советская!
Мама мою поэзию не оценила, но бабушка хвалила очень, говоря, что есть «искра Божья» в моей душе. Я была счастлива, хотя и не верила в существование «Божьих искр», в чем убеждать старую бабушку было бесполезно.
С первых дней учебы обо мне заговорили как об отличнице, активистке и помощнице учителя, как об одной из тех, кому «больше всех надо».
Родителям как бальзам на душу лились слова благодарности в моих грамотах и похвальных листах. Я верила в свое блестящее пионерское будущее точно так же, как многие верили в грядущий коммунистический рай.
Все были счастливы.
Спустя два года советский народ и мы, школьники, во главе с нашей учительницей Ларисой Игнатьевной провожали умершего Юрия Владимировича Андропова.
Я опоздала на торжественную линейку, но успела на минуту молчания. Минуту молчания озвучили сопением и шмыганьем. После все разошлись по классам, кроме меня и еще нескольких опоздавших. Нас попросили пройти в пионерскую комнату. Там ярая комсомолка – пионервожатая Юлия Эдуардовна – на фоне распластанного красного флага и недоукрашенного лозунга «Руки прочь от Никарагуа!» заговорила о том, что «…из нас должны выйти настоящие граждане социалистического общества, активные строители коммунизма, люди с высокой моралью, культурой труда и поведения…». Эта проникновенная речь преследовала цель вызвать в нас чувство глубокого раскаяния, но мне было не совестно за опоздание по одной уважительной причине. Настолько уважительной, что трудно было скрывать радость.
У меня родилась сестренка! Я так давно просила ее, но у мамы все не получалось; а потом врачи сказали, что сестренки не получится никогда. Но она получилась!
– Надежда!.. Скоро вы станете пионерами и должны понимать, к чему вас это обязывает! – распалялась Юлия Эдуардовна.
– Я еще поставлю вопрос на общем собрании, а сейчас – разойтись по классам!
Это, пожалуй, был первый сбой в моем безупречном поведении и учебе.
В тот день после уроков я пошла к Маринке, моей подруге, в гости. Мы могли пойти и ко мне, но у меня дома не было никого, кто бы нас покормил. Папа работал допоздна, делал «шабашки», а маму выписывали из роддома только через неделю. А у Маринки была бабушка, которая кормила горячим и вкусным обедом.
– Ну как дела у твоей мамы? – сразу поинтересовалась она, как только мы вошли, точнее – протиснулись в заставленный мебелью коридор.
– Она родила сестренку.
– Как хорошо! Как хорошо! Слышала я, что в роддоме была торжественная выписка 250-тысячного жителя. Растет наш город! Но как жалко, умер Юрий Владимирович… Единственный приличный генеральный секретарь партии, и надо же… Опять какого-нибудь старого выкопают…
– Думай, что говоришь, бабка! – заворчал на Маринкину бабушку вышедший из комнаты дед. – Совсем из ума выжила.
– Ой! – всплеснула руками Маринкина бабушка. – Хотите, вам плитку кухонную новую покажу? Маринин отец, пока вы в школе были, привез. Мы ей кухню выложим в новой квартире. «Лунный камень» называется. В Москве за ней такая очередь была, чокнуться можно. Хорошо, что до похорон успели купить, сейчас бы не въехать, не выехать…
– Дети есть хотят, а ты их баснями кормишь! – пробубнил из дальнего угла комнаты дед.
– А скоро вы переезжаете? – спросила я, садясь за кухонный стол, Марину.
– Как только, так сразу. У меня там будет отдельная комната.
– А какие обои мы туда достали!
– Бабушка!
– Еще мы стоим в очереди на видеомагнитофон. Только почти не движемся. Думаем с дедом: может, сервиз хрустальный взять в кредит, с рассрочкой на два года?
– Бабушка! Дай нам покушать спокойно! – Марина сделала обиженное лицо.
– Ладно, ладно. Пойду. Кушайте как следует.
Последовала минута молчания.
– Жалко только школу менять. А чтоб к тебе в гости зайти, полчаса придется ехать, – вздохнула Маринка.
– Ну, ничего. В выходные будем встречаться, в кино вместе ходить.
Мы часто ходили по субботам смотреть детские фильмы за десять копеек в кинотеатр неподалеку. Правда, это был не совсем кинотеатр, а церковь без купола, хотя об этом уже мало кто помнил. Рядом возводили новый, просторный, с шикарным названием «Полет». Церковный кинотеатр никак не назывался, и нас часто водили туда всем классом смотреть фильмы о пользе атеизма и разложении буржуазии на Западе. А как-то раз нам показали фильм о нацистских лагерях, где убивали женщин и детей. Все они были прозрачные от голода и голые. У меня это вызвало такой ужас, что я месяц спокойно спать не могла и слезы выступали на глазах, когда я вспоминала об этих несчастных детях. А тогда, после фильма, я разрыдалась, и Мишка, одноклассник, высмеял меня.
– Ладно, Надь, в кино будем ходить. А с кем дружить-то мне в этой новой школе? – опять вздохнула Маринка и задумалась. Я тоже. Она – моя лучшая подруга. Другие – так, с ними не весело. Точнее – не так весело. Хотя в целом интересно.
– Хочешь, – зашептала я Марине, – секрет расскажу?
– Валяй.
– Только никому!
– Клянусь!
– Мне Есенин в любви признался…
Есенин – не поэт, а наш одноклассник Сеня Есенин. Бледный, худой, с едва заметными веснушками на лице. Некоторые над ним смеялись, потому что он был со странностями: не ходил на физкультуру, не завтракал со всеми. А во время уроков доставал из портфеля термос, оберточную бумагу, пакеты с едой и начинал жевать. Ему это было разрешено, и никто никогда не делал замечаний. Он был болен странным словом «диабет», и в самом этом слове одноклассникам мерещилось что-то юродивое.
– Фу-у-у… – Марина выразила презрение.
– А как отвязаться-то?
– Пошли.
– Не могу. Неудобно. Может, сам поймет?
– Да, такой пристукнутый поймет!
– Вообще-то я ему сказала, что он мне не очень нравится, но он хочет быть моим другом, а иногда до дома провожать. Мы почти рядом живем.
– Не смеши. И не говори никому: засмеют… А лучше – пошли куда подальше.
– Да еще классная хочет, чтоб я его на поруки взяла, подтянула маленько по математике.
«Подтянуть», то есть позаниматься во внеурочное время с отстающим учеником, поручали ответственным, успевающим ученикам, в числе которых была и я.
– Это хуже, – вздохнула Маринка. – Отказаться нельзя.
Я утаила от Маринки, что Есенин вчера провожал меня до дому, и более того: заходил ко мне в гости, так как по дороге я ему рассказала, что мой папа выписывает журналы «Наука и жизнь» и там проиллюстрированы всевозможные достижения науки и техники. Есенин почти со слезами просил дать ему посмотреть эти журналы, и я не нашла в себе силы отказать. Тем более дома никого не было. Я усадила Есенина на диван, не предложив ничего покушать (хотя, наверное, он был голодный: запасы из портфеля не торчали), дала ему стопку журналов, которые постарее, и убежала на кухню обедать. Спустя несколько минут я вернулась, а он сидел как застывший и пялился на картинку со спортивной машиной.
– Надь, а ты можешь мне ее подарить? – спросил он, вероятно заметив, что из некоторых страниц вырезаны иллюстрации. (Папа разрешал мне это делать.)
– Ни в коем случае, – отрезала я не задумываясь.
Он еще немножко посидел, но потом я сказала, что у меня много дел, а он мне мешает.
Есенин ушел.
– Надя! – вывела меня из раздумий Маринка. – А ты с кем пойдешь макулатуру собирать?
Собирать макулатуру – святое и обязательное дело каждого ученика. Кто больше всех соберет – тому грамота. Ученики ходили по подъездам и попрошайничали ненужные бумажки. Это занятие захватывало и вызывало азарт. В выброшенных бумагах можно было найти что угодно: некоторые выкидывали старые книги, в то время как такие же новые можно было достать только по подписке или «с нагрузкой» (так называли ненужные вещи, прилагающиеся обязательно к нужным). Некоторые выкидывали и новые, но, думаю, по случайности. Когда к школе подъезжала машина за макулатурой, учителя, родители и просто прохожие заглядывали в каждую связку бумаг, наверное, в надежде найти что-то стоящее. Пионервожатая тоже один раз нашла. Манифест коммунистической партии. По надписи на связке нашли сборщика, пропесочили его на перемене и вызвали родителей. Пришел его отец и божился, что сын выкинул брошюру без его ведома…
– Надя-а-а!
– С тобой, конечно. Только не знаю, когда и как. Маму скоро из роддома выпишут, заботы будут. Я тебе скажу позже. Ага?